Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 46
Справедливости ради следует отметить, что цены прапорщик сбивал мастерски, практически вдвое, но особого уныния на лицах афганцев, принимающих деньги, Умкин все-таки не замечал. Напротив, все как один, они клялись в вечной любви и дружбе, призывая заходить в гости чаще. «Приходи, командор! Заэбис будет, командор! Чай-водка пить будем, командор!»
Наконец наступил момент крайне ответственный и важный — покупка двух дубленок и трех меховых шапок исключительно из нутрии или же ондатры.
Зайдя в дукан, основательно запарившийся от предыдущих торговых схваток, духоты смрадных помещений и перетаскивания покупок за Умкиным из дукана в дукан, Маркедонов уселся запивать зеленым чайком очередную порцию халявной водки, предоставив право выбора исключительно подполковнику.
Прапорщик справедливо посчитал, что дубленки и шапки — дело святое. Промахнись он, Маркедонов, с советом, быть подполковнику немедленно порванным в Союзе женой в клочки. А затем уже ему, прапорщику, явно достанется «по самое не балуй» при встрече с подполковником. Так что Маркедонов неспешно тянул со старым знакомцем Абдуллой терпкий зеленоватый напиток из пиал, глядя на то, как десятилетний сын дуканщика Ибрагим мечется как шимпанзе перед Умкиным, постоянно сверяясь с рисунками в письме.
В итоге искомое было отобрано, и подполковник вопросительно взглянул на Маркедонова.
— На мех надо смотреть, на мех, — сказал опытный прапорщик, прихлебывая чаек, — подуть надо. А потом смотреть. Тогда качество видно.
Умкин неумело дунул, сложив губы трубочкой, и качества, ясное дело, не увидел.
— Возьмите за ворсинки и дерните. Слеганца так дерните. Если не вылезут, значит, нормально, — упростил задачу Маркедонов.
Подполковник неловко дернул. В пальцах у него остался пук рыжеватой грязной шерсти.
— Ого, ни хрена себе, — сказал прапорщик и взял меховую шапку в руки, — ща проверим.
После краткой манипуляции в руках Маркедонова оказалось значительное количество ворса.
Мех, если его можно было назвать именно этим словом, был отвратительнейшего качества, а сама шапка — облезлой и унылой. Ондатрой и тем более нутрией здесь явно не пахло. В лучшем случае в прошлой жизни это был какой-нибудь доходяга енот, сдохнувший мучительной смертью от голода то ли в пустыне, то ли в горах.
— Это что такое, Абдулла? — рыкнул прапорщик, мгновенно меняясь в лице и недовольно оборачиваясь к хозяину магазина.
— Командора, не слушай Маркедона! — истошно закричал Ибрагим, напрыгивая на переговорщика и выхватывая из его рук шапку. — Хороший шапка! Люкс шапка! Экстра нутрия!
— Да где ты видел экстра? — взвился прапорщик, оскорбленный чрезвычайной наглостью подростка и тыча в лицо Ибрагиму пучок волосков. — Это экстра? Это люкс? Это нутрия? Всех котов уже перерезали в округе! Мясо на шашлыки для шурави, а шкурки на шапки?
— Люкс шапка! Нутрия экстра! Волос всегда так! Животный так, человек так! — кричал Ибрагим, боясь потерять покупателя и тем самым заслужить праведный гнев отца.
— Всегда так? — не унимался жилистый Маркедонов, тесня пацана в угол.
— Всегда, — уверенно вскрикнул Ибрагим и, решительно склонившись перед Умкиным, малец с хрустом вырвал из собственной головы пук черных волос.
Умкин ошалел. Только что на его глазах мальчишка добровольно лишился половины своего чуба и даже не поморщился. Прожженный проныра Маркедонов, видя такое неприкрытое стремление к деньгам, граничащее с самоистязанием, остолбенел и не нашелся, что сказать.
Ибрагим торжествовал.
Абдулла посмеивался в густые усы.
Прапорщик беззвучно раскрывал рот.
Подполковник Умкин как завороженный рассматривал клок волос мальчугана, всученный ему в руку.
Увиденное настолько потрясло подполковника, что он купил все, не торгуясь, в том числе и залежалые шапки.
А Маркедонов долго крутил головой, потягивал баночное пиво и все повторял: «Ну, дела! Бизнесмены хреновы. Во дают!»
ЕВГРАФЬЕВ
Подразделение во всех отношениях было странным: стояло в Кабуле, на территории штаба армии, в полку связи, но вроде и на отшибе от него. Служили там обычные, как и во всей Сороковой армии, военные, но была у них какая-то тайная, вторая жизнь, которую они тщательно оберегали и никого из посторонних в нее не допускали. Ночью в машины, относящиеся к подразделению, что-то опасливо и торопливо грузили. Днем они уходили в город.
После завтрака в комнату, где обитали лейтенант Евграфьев и прапорщик Женя Ромкин, бочком втискивался водитель Леха.
Он останавливался на пороге, пытался приставить пятку к пятке (как обычно, это у него не получалось), одергивал куртку и, не поднимая глаз, говорил:
— На выезд мне, тощлейнант!
Лейтенант Евграфьев откладывал книгу, держа палец между страницами, и удивлялся:
— Что ты мне об этом говоришь, Леха?
— Ну… как… вы… эта, — водитель шмыгал носом, — эта… вы мой командир.
— Но-ми-наль-но, Леха, номинально. Неужели не понимаешь? Я вижу твой светлый лик двадцать минут в сутки. Ты выполняешь конфиденциальные работы, мне неизвестные.
— Че? — нервничал солдат и еще сильнее тянул куртку вниз.
— Шуршишь, говорю, втихушку. Заправляют тобой другие люди. Зачем ты сюда ходишь?
Водитель еще напряженнее терзал края куртки.
— Переведите меня, тощлейнант. Ребята с батальона… того… смеются. Че, грят, рассказывать будешь? Ведь стыдно. Вроде и не в Афгане, а… того… как в Союзе.
— Кто бы меня перевел, — вздыхал Евграфьев. — Я сам, брат, колочусь в закрытые двери. Думаешь, мне малина? Ступай, Леха, не трави душу!
Солдат собирался уходить, но в разговор встревал прапорщик Ромкин. Первым делом он выговаривал Лехе Машталиру за неопрятный внешний вид.
Сам прапорщик Ромкин был вчерашним солдатом и стремился всячески утвердить свой авторитет, который упорно никто не хотел признавать. Солдаты не любили прапорщика и называли за глаза «шакалом».
Другие прапорщики подразделения новоиспеченного прапора Ромкина в свой круг не вводили. Командир же вообще не замечал «молодого прапорюгу», поручая «все разборки» старшему прапорщику Брускову.
После нагоняя Машталиру, во время которого у Ромкина лицо становилось изрядно тупым и деревянным, прапорщик переключался на поездку солдата.
Заговорщицки подмигивая, значительно убирая суровость в голосе, тем самым, по его пониманию, искусно пряча кнут за спину и вытягивая из кармана пряник, Женя Ромкин, явно подражая кому-то, начинал опутывать вопросами водителя.
Леха, теребя края куртки пальцами, отвечал коротко и уклончиво. Ромкин наседал. У Машталира окончательно пропадал голос, он становился на редкость косноязычным и с тоской смотрел на Евграфьева, лицо которого вновь закрывала книга.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 46
