Первый раунд едва начался, как Хольцбринку, рыжеватому и прекрасно тренированному капитану СС, быстрым рывком удалось вывести Морица из равновесия и хитрым финтом произвести захват со спины. Красивый захват обернулся не менее красивым броском. Мориц пытался подняться с ковра, но чемпион полка из Потсдама прочно удерживал его до конца раунда.
Второй раунд был лучше. После того как Хольцбринк был предупреждён судьёй за неправильно проведённый захват, он был вынужден начать в партере. Морицу удалось провести пару удачных бросков, что дало ему несколько очков, и счёт сравнялся. Соперник был явно растерян, но, уйдя в защиту, ему удалось сохранить статус-кво до конца раунда.
Чтобы публика могла посмотреть несколько матчей, договорились проводить всего три раунда. Перед последним счёт был семь-семь. В углу ринга массажист обрабатывал руки и спину чемпиона, а на скамейке рядом с Виктором Георг начал заключать пари. Он поставил неожиданно большую сумму, что защитник титула одержит чистую победу. Виктор тоже постучал букмекера по спине.
— Я тоже хочу поставить десять… нет, пятнадцать марок, что эсэсовец проиграет вчистую!
И вот начался третий раунд. Хольцбринк начал не особенно уверенно, но потом ему удалось захватить голову Морица и бросить его на ковёр. С быстротой ласки он повернулся вокруг оси и оказался на спине партнёра в позе, которая вряд ли понравилась бы партийным гомофобам. Ему удалось завести руку между плечом и шеей Морица. Если бы не усталость, которая начала уже не на шутку вгрызаться в мышцы, скорее всего, ничего бы не произошло, и Мориц просто начинал бы в партере. Но он поддался силе соперника и оказался на волосок от туше… правда, тут ему немного повезло: он захватил пояс Хольцринка левой рукой, вывернулся, и оба борца выкатились за пределы ковра.
Теперь они начинали стоя. Оставалась всего одна минута, но теперь уже эсэсовец был на два очка впереди. Борцы кружились по ковру. У Морица был рассечён лоб, кровь заливала глаз и щёку, но судья не хотел прерывать матч — оставались буквально секунды. Публика ревела от возбуждения. Образовались два лагеря, болеющих за своих фаворитов; все бешено орали, как на поле битвы, и награждали друг друга убийственными взглядами.
Организаторы матча, собравшиеся у столика секретаря, заметно нервничали, опасаясь массового побоища. Виктор обратил внимание на двух женщин, пробравшихся к самому краю ковра. Он не слышал слов, но по губам было видно, что они кричат «Мориц, Мориц», подбадривая чемпиона на последний, решающий бросок. И этот бросок состоялся, причём настолько быстро, что публика не успела прореагировать.
Мориц отклонился назад, делая вид, что потерял равновесие. Хольцбринк рефлекторно бросился вперёд — и нарвался на великолепно подготовленный бросок. Эсэсовец взвился в воздух и, пролетев несколько метров над ковром, приземлился на него спиной с такой силой, что так и остался лежать, хватая ртом воздух. Свисток судьи, фиксирующий туше, совпал с гонгом, возвестившим конец раунда.
Драки, к счастью, не возникло. Публика потянулась к пивным стойкам позади трибун. Разочарованные эсэсовцы покидали зал. Чемпион сидел на табуретке в углу ринга и весело махал рукой поклонникам. Тренер накладывал ему повязку на лоб.
— Сандра и Клара Ковальски. — представил Мориц девушек, когда они уже отмечали победу за дальним столиком в ресторане «У слона» на Иоахимштрассе.
Это были те самые девушки, которые подбадривали Морица в последнем раунде.
— Официально они сёстры. Сироты. И не просто сёстры, а и медсёстры, к тому же очень хорошие. Никому и в голову не приходит удивляться, что они живут вместе в доме Кёлера на Линиенштрассе.
Девушки весело закивали головами. Им было лет по двадцать. Клара, может быть, чуть старше.
— На самом деле они даже не родственницы. Похожи, правда? Но сходство зависит скорее от того, что они нравятся друг другу… рыбак рыбака видит издалека. Клара и Сандра подруги.
— Мориц сказал, вам нужно общество, — сказала младшая. — Это и нам подходит замечательно.
— Хозяин чересчур глуп, чтобы что-то заподозрить, — продолжил Мориц. — Но в том же доме, к сожалению, живёт спившийся квартальный Нольте, он утверждает, что видел, как девушки страстно целовались в прачечной. Они, ясное дело, всё отрицают, но в такие времена лучше опередить, чем тебя опередят…
Над бровью у непобедимого чемпиона красовалась большая повязка, а под глазом уже цвёл синяк.
— Вы просили — я сделал. И не смотрите на меня так, будто я положил Хольцбринка в последний момент чисто случайно. Всё было спланировано. Это не случайность и не удача, а тактика. Решающий бросок произошёл бы раньше, если бы он не запер меня полунельсоном за минуту до конца.
— Неожиданное поражение сверхчеловека, — шепнул Георг, — и крупный выигрыш двух филателистов, поставивших целых двадцать пять марок на чемпионское туше.
Ресторан постепенно заполнялся. Виктор был знаком кое с кем — кто-то жил в том же квартале, кого-то он только что видел на матче. На их столик косились с любопытством. Он почувствовал гордость, что у него такие друзья — Мориц и Георг, гордость, что их ум и предусмотрительность помогают им справиться со всеми трудностями.
— Вопрос решён! — воскликнул Мориц. — С этого момента вы, девушки, официально помолвлены с этими господами. Теперь смотрите, что у меня есть: квитанция на две пары обручальных колец. Вы получите их в ныне стопроцентно арийском магазине Мендельсона на Анкламерштрассе, и если они вам подойдут, на кольцах будут выгравированы ваши имена. А мне никакая маска не нужна. Борец по определению не может быть гомосексуалом! Тем более чемпион Берлина в лёгком весе…
* * *
Так совпало, что примерно через неделю после открытия магазина состоялся вернисаж большой выставки под названием «Портрет нашего Великого Вождя» в центральном комитете партии в Митте. Виктор, получивший задание написать полотно с Гитлером, чтобы повесить на почётном месте в лавке братьев Броннен и таким образом придать их деятельности флёр политического идеализма, отправился туда.
Изюминкой выставки было монументальное полотно Генриха Книрра «Адольф Гитлер, создатель Третьего рейха, гений возрождения немецкого искусства», уже вызвавшее два года назад всеобщее восхищение на выставке нацистского искусства в Мюнхене. Картина была написана в имперском стиле: поясной портрет Гитлера, стоящего на террасе на фоне какого-то парка. Небо покрыто тревожными облаками; только в одном месте сквозь облака пробивается солнце, как надежда на прекрасное будущее. На рукаве — повязка со свастикой, на груди — Железный крест I степени, военное алиби двадцатилетней давности. Фюрер предстаёт перед зрителем как благородный полевой командир, человек, которому можно довериться в трудные времена.
На стене напротив разместился «Знаменосец» Губерта Ланцингера, написанный в более современной манере, по крайней мере с формальной точки зрения. Здесь Гитлер изображён в профиль, облачённый в футуристическую версию средневековых лат. Он восседает на чёрном коне с нацистским флагом в руке. Если немного напрячь фантазию, можно услышать исходящий от полотна лязг оружия.
