В посольство он решил все-таки пойти, несмотря на то что сказал атташе по телефону, но тут же выяснилось, что не то что в посольство, но даже близко к нему нельзя подобраться – по всей окружности посольской территории на близком расстоянии друг от друга стояли посты, а по улицам около посольства разъезжали патрули.
«Что делать? – спрашивал он себя, усевшись в открытом, несмотря на переворот, уличном кафе недалеко от посольства. – Что значит, пробираться самостоятельно в Египет? А как через границу перейти? А то, что паспорт у меня фальшивый, это как?! В страну меня, правда, по нему пустили, но Египет – это совсем другое дело, тамошняя служба безопасности свое дело знает, в Союзе обучены, не то, что местные пограничники. О чем они только думали!» – возмущался он своим начальством, и все сильнее охватывала его паника.
Переворот в стране, видно, и впрямь был не опереточный, несмотря на открытые магазины и кафе, уже два раза у него спрашивали документы – один раз военный патруль, а второй раз – вообще странно – двое арабов в европейских костюмах.
Паспорт свой фальшивый он в гостинице не оставил, несмотря на просьбы – правда, робкие – портье, но и проверяющим его не показывал, а давал им вместо этого свою гостиничную карточку. Вояки отнеслись к этому спокойно, тем более что он показал им на свою гостиницу – самое высокое, наверное, здание в этом застроенном низкими домами городе. А вот штатские требовали паспорт, и требовали довольно настойчиво, особенно один из них – темнокожий араб с бородкой а ля Патрис Лумумба. Говорили штатские на очень хорошем английском, и едва удалось от них отвязаться, сказав, что паспорт в гостинице и они это могут, если хотят, проверить, а идти с ними туда он не собирается.
– Нет, ничего я пока заказывать не буду, – сказал он официанту, который опять подошел к его столику, – жду друга. Вот когда он подойдет, тогда и сделаем заказ.
Официант отошел от столика, вежливо улыбнувшись, к белым в этой стране относились почтительно, еще совсем недавно была она английским протекторатом – со школьных времен он помнил карту, где эта страна напоминала матрас в зеленую полоску. Сейчас она стала независимой, со всеми атрибутами африканской независимости – переворотами и гражданской войной, но почтение к белому господину все еще оставалось.
Он посидел еще немного, ничего не заказывая, потом посмотрел на часы и встал из-за столика. Заказать он все равно ничего не мог – у него не было местных денег, только доллары в крупных купюрах, а поменять в гостинице он забыл. Надо было возвращаться в гостиницу в любом случае и совершать какие-то действия. Видно, лучше всего будет просто улететь домой – обратный билет у него был с открытой датой; узнать, когда самолет, и улететь первым рейсом.
Он медленно пошел к гостинице, разглядывая по пути город – даже про опасности вроде забыл, – интересно все-таки: как ни крути, а вокруг Африка! Однако особой экзотики не было, а были двухэтажные дома странной архитектуры: оштукатуренные, белёные нижние этажи с маленькими оконцами, как в украинских мазанках, и высокие деревянные надстройки верхних этажей с окнами, забранными мелкими деревянными решетками.
Народ на улице был пестрый – самых разных племен: высокие гордые бедуины в черных накидках и платках со шнурами, толстые городские арабы в европейских костюмах, жилистые полуголые негры с копьями на плече и выводком жен в кильватере, нубийцы – все, как на подбор, красавцы, черные и блестящие, как будто вырезанные из эбенового дерева, и оборванные, разных оттенков кожи, но одинаково грязные пацаны, снующие повсюду, – то ли нищие, то ли чистильщики обуви, то ли посыльные.
Слежку он заметил, только когда подходил уже к своей гостинице, даже не слежку, а скорее сопровождение – шли за ним какие-то двое в европейском платье, и шли, наверное, уже давно. Он остановился, надеясь, что они пройдут мимо, но они тоже остановились неподалеку и закурили, и он окончательно понял, что это по его душу. Он ускорил шаг, надеясь побыстрее укрыться в гостинице, но дорогу перегородил огромный грузовик, и, когда тот наконец уехал, он понял, что в гостиницу ему никак нельзя – у входа стоял и курил тот самый араб с бородкой а ля Лумумба, который проверял у него документы.
«Дело дрянь», – подумал Рудаки, оглянулся на тех двоих, что шли сзади – их не было нигде видно, – и резко свернул в узкий переулок. Переулок был такой узкий, что в нем едва расходились идущие навстречу – по сторонам были глинобитные дувалы, и свернуть и спрятаться было совершенно негде. Он оглянулся – те двое, что шли за ним, опять возникли позади и к ним присоединился араб с бородкой. Рудаки старался идти быстро, хотя из-за встречных прохожих это было нелегко, но не бежал.
«Едва ли они станут стрелять, – думал он, – едва ли в такой толпе. И кто они, вот вопрос, – и тут его осенило: – Да это же „Мухабарат“! Они, должно быть, за мной от самого аэропорта ходят!» От этой мысли он покрылся холодной испариной, хотя было жарко.
На что способна египетская контрразведка «Мухабарат», он знал хорошо по прежним своим командировкам в арабские страны – имел с ними дело и даже бегал уже от них один раз в Александрии. Агенты этой службы учились в Союзе у своих советских товарищей и были такими же жестокими и коварными и так же, как агенты КГБ и ГРУ, не очень обращали внимание на чужие границы, особенно такие, как в этой новой, раздираемой этническими войнами стране, которую они, по-видимому, считали чуть ли не своей территорией.
«Наверное, Бессарабов провалился и рассказал обо мне, а когда я позвонил, они быстро меня вычислили – белых в столице сейчас должно быть немного». Он вышел из узенького переулка на широкий бульвар, по одной стороне которого тянулись дома, а по другую сторону находился густой парк или даже лес. Оглянувшись на преследователей – те не отстали, но, кажется, и не приблизились, – он перебежал бульвар и, перепрыгнув невысокую живую изгородь, очутился в парке.
Это оказался самый настоящий лес из незнакомых Рудаки, похожих на клены деревьев с густым подлеском из колючих кустов. Спрятавшись за кустом, он посмотрел назад, на бульвар, и увидел, что его преследователи стоят на противоположной стороне и совещаются.
«Не найдут они меня здесь», – решил Рудаки и стал пробираться в глубь леса.
Лес оказался большим. Как-то не верилось, что посреди этого маленького города может быть такой большой лес. Рудаки шел и шел, продираясь через колючий кустарник, который уже расцарапал, наверное, ему лицо, как ни старался он отводить в сторону ветки, а лес все не кончался – он то поднимался на возвышения, то спускался в овраги, и, казалось, конца ему не было.
Рудаки продирался через кусты и думал: «Ну, ладно, лес-то когда-нибудь кончится, а что дальше делать?». И что дальше делать, он не знал, и к тому же все больше хотелось есть. Наконец вдали показался просвет, и скоро он опять попал в город и вышел, как это ни странно, почти к своей гостинице: высокое ее здание – единственное, наверное, такое в городе – виднелось в паре кварталов за площадью, на которую он вышел.
По южному внезапно стемнело. На площади прямо на земле лежали у костров закутанные в плащи люди, рядом стояли палатки и были привязаны лошади и верблюды. У костров что-то ели, пили чай. Рудаки почувствовал, что больше не в силах терпеть голод, подошел к костру, где на вертеле, истекая жиром, поворачивался конус шаурмы, и протянул закутанному в бурнус бедуину свои «командирские» часы. Тот внимательно изучил их, кивнул и, не говоря ни слова, щедро отрезал кусок мяса, завернул в лепешку и протянул Рудаки. Тот стал жадно есть. Араб посмотрел на него, покачал головой и налил ему в пузатый стаканчик чаю.
