— Вот оно что… значит, ты заставляешь меня выпутываться из положения, которое я сам не могу как следует объяснить, так что ли?..
Неожиданно жена выпрямляется и, всплеснув руками, прижимает их к груди. Ее глаза, впившиеся в меня, блестят.
— Поняла. Ты просто ушел из дому, сбежал.
— Сбежал?
Что ж в этом удивительного? У меня действительно было такое намерение, и она понимает это, хотя мы никогда не говорили на эту тему. Пожалуй, лучше всего прикинуться удивленным, будто для меня ее слова нечто совершенно неожиданное. Так я решил, но слова жены, более чем естественные, привели меня в некоторое замешательство. Это правда. Я почувствовал себя униженным, будто мне прямо в лицо вытряхнули содержимое пепельницы… почему?.. может быть, потому, что мне почудилось, что он, разыскиваемый, вдруг слился со своей собственной тенью. На улице солнце припекает все сильнее, оно окрасило дверь в зеленый цвет, и моя тень, вытянувшись вдоль дивана, примостилась в кресле, стоящем у другого его конца. Голова растаяла, ее не видно.
— Да, я считаю, ты сбежал.
Жена утвердительно кивает и пристально смотрит на меня. Мол, если только она сумеет получить от меня подтверждение, то все будет разрешено…
— От кого? От тебя?
— Нет, не от меня, — энергично качает она головой. — От жизни… От того, что заставляет без конца хитрить, от напряжения, словно приходится ходить по канату, от того, что делает тебя пленником спасательного круга — в общем, от всего этого бесконечного соперничества… правильно?.. а я? я была лишь предлогом…
Неожиданно в левом глазу ярким пламенем вспыхивает резкая боль, будто в него вогнали крючок. Это, конечно, из-за зуба. Надо бы наконец пойти к врачу, пока не воспалилась десна.
— А разве в жизни агента частного сыскного бюро не нужна ни хитрость, ни борьба?
— Не занимайся демагогией. Соперничество на самой оживленной центральной улице и такое же соперничество на окраинных улочках, где подвизается частный сыщик — обыкновенный соглядатай, — в обоих случаях это соперничество, но смысл его различен. Ты оставил свою прежнюю работу и поэтому ушел из дому — в этом я убеждена… и, что самое главное… ведь одно из этих двух в чем-то было и хорошим, почему же ты бросил их одновременно… если причиной было не соперничество… правда? Ты считал, что, поскольку ты против ателье, то, да-да, если б тебе и позволили здесь остаться, одно это не было бы разрешением проблемы, вот в чем дело… это была бы жизнь, проблемы которой не разрешишь иначе, как победой в соперничестве…
— Неужели я был настолько расчетлив?
— У тебя что-то болит?
— Зуб сломал.
— Это еще ничего. — Она двумя пальцами сняла приколотую к груди брошь в виде коробочки, открыла крышку — в ней лежали в ряд три плоские маленькие таблетки. — Мое лекарство, которое у меня всегда наготове… в последнее время опять начались головные боли…
Будто девушка только этого и ждала — портьера сильно заколыхалась, и она появилась, пятясь задом. Короткое платье цвета вялой зелени так плотно обтягивает ее, что кажется — вот-вот разойдутся швы… жемчужно переливающиеся ажурные чулки… маленький воротник, как на военной форме… проказливо-веселые огромные глаза… манжеты с отворотами, скрепленные перламутровыми пуговицами… и, наконец, наполненные до краев, вот-вот расплескаются, кофейные чашки… На каблучках своих туфелек — тоже цвета вялой зелени — девушка поворачивается кругом, искоса бросает на меня взгляд и скользящей походкой не спеша идет вперед. Движение каждого мускула на бедрах вырисовывается настолько четко, что кажется, будто касаешься их ладонями. Я не мог не восхититься искусством жены, сумевшей так скроить это платье.
— Может, запьешь водой?
— Ничего, боль как будто прошла.
В какой-то момент, это кажется неправдоподобным, боль действительно исчезла. Девушка, закусив нижнюю губу, напряженно улыбается, но в тот миг, когда она ставит чашки на стол, неожиданно вздрагивает, и кофе проливается. Она громко смеется и усаживается на стул прямо передо мной. Видимо, это была игра — наивность, помогающая продать свой товар подороже. Жена, обращаясь за подтверждением к девушке:
— В его комнате всегда прибрано, чтобы он мог вернуться в любое время, правда?
Девушка, бесстыдно заглядывая мне в глаза, радостным шепотом:
— Мужчина, как интересно…
Я все равно убежден, что не должен возвращаться.
Если считать белым — кажется белым; если считать черным — кажется черным высушенное солнцем покрытие скоростной автострады… скорость девяносто километров — на десять километров больше разрешенной… ревет мотор, издавая такой звук, будто металлической спицей касаются лопастей вентилятора, шуршат покрышки, будто отдирают липкий пластырь… погруженный в шум, я ничего не слышу — или, наоборот, замкнут в безмолвии, и вижу одну лишь бетонную дорогу, уходящую прямо в небо… нет, это не дорога, это полотно текущего времени… и я не вижу, а лишь ощущаю время…
Просто не верится, что где-то впереди пункт взимания платы… не верится — и ладно, и не нужно верить… не поддается объяснению даже сам тот факт, что вот именно сейчас я мчусь здесь… время, когда я обещал вернуться в агентство и встретиться с шефом, давно прошло… не позвонил я и заявительнице… а есть ли у меня какая-нибудь цель, у человека, которому здесь и делать-то нечего?.. время в чистом виде… бессмысленная трата времени… какое расточительство… до упора нажимаю на акселератор… стрелка спидометра ползет вверх и показывает девяносто шесть километров… ветер рвет из рук руль… напряжение сжимает меня почти в точку… ощущение, что однажды, в день, не отмеченный в календаре, в пункте, не нанесенном на карту, я неожиданно проснулся… если хочешь обязательно назвать это ощущение побегом, пожалуйста, называй… когда пираты, став пиратами, поднимают паруса, чтобы отправиться в неизведанные моря, или когда разбойники, став разбойниками, прячутся в безлюдных пустынях, в лесах, на дне городов, то хоть однажды и они, несомненно, сжимаются в такую же точку… я — никто; пожалуйста, можно и не соглашаться со мной… человеку, который, захлебнувшись, утонет, погибший в пустыне от жажды представляется глупцом, не достойным пролитых слез…
Но если время в чистом виде есть бодрствование, то путь к нему преграждает следующее сразу же за ним продолжение сна. Пункт взимания платы. Продолжение бесконечного сна после короткого искусственного пробуждения. Резко разворачиваюсь и еду обратно в город. Но, не знаю почему, прежнее состояние уже не возвращается. Может быть, потому, что меня обогнала красная спортивная машина, оставив за собой приглушенное завывание. Или, скорее, потому что мысль — не остается ничего иного, как возвратиться, — выпустила воздух из упругого резинового мяча, который так хорошо подпрыгивал. А может быть, просто из-за того, что солнце припекает затылок. Теперь уже не дорога, а небо подавляет своей бесконечностью. Кое-где на нем появились облака, и все же голубизна расстилается, как накрахмаленное полотно. Возможно, это закон перспективы? — но вот в небе собрались тучи, и оно немного помрачнело. И под этим потемневшим небом лежит улица. Покинутая мной полчаса назад улица. Она распростерла покрытые струпьями огромные руки и ждет моего возвращения. Пират, посадивший корабль на мель, раскаявшийся пират… неужели это просто мираж?.. нет, такого не может быть, не существует никаких доказательств, что улица, которую я покинул, и улица, на которую я возвратился, абсолютно одинаковые… может быть, сдвиг крошечный, в один микрон, и потому, что сдвиг этот слишком мал, его невозможно осознать… и есть этот один микрон или его нет — огромная разница… если даже раз в неделю покидать улицу и отправляться в путешествие по платной скоростной автостраде, в месяц соберется четыре микрона… в год — сорок восемь микрон… и если прожить еще тридцать лет — тысяча четыреста сорок микрон… почти полтора миллиметра… процесс более стремительный, чем разрушение Фудзи, — в общем, цифры, о которых можно и стоит говорить.
