— Осторожно, — произнес он нервно, — здесь крутовато. Прошу вас, возьмите меня под руку.
Но Линнет уже была далеко, и мистер Трежантиль не успел ей помочь. Она поднялась по склону холма и была уже в поле, поджидая обоих мужчин. Игнорируя доктора, она одарила его пациента ослепительной, манящей улыбкой.
— Как удалены вы здесь от всех испытаний и суеты мира! — воскликнула она, тепло взглянув на мистера Трежантиля. — Не удивительно, что вы редко отсюда выезжаете. А вам не бывает одиноко?
Такое тепло, подумал доктор, растопило бы сердце самого непоколебимого женоненавистника. Однако какого черта она тратит свое обаяние на Трежантиля? Наверняка что-то замышляет.
— Одиноко?! Боже мой, нет — то есть бывает, но крайне редко. У меня так много увлечений, — взволнованно произнес пациент Карфэкса, не зная, идти ли ему вперед или оставаться рядом с неожиданной гостьей, — он не привык общаться с лицами противоположного пола, за исключением миссис Бозанко. — Я наблюдаю за птицами, коллекционирую бабочек и переплетаю книги, а теперь еще разбираю бумаги доктора Карфэкса. Другими словами, я очень занят с утра до ночи.
Мистер Трежантиль с тревогой взглянул на доктора, осознав, что от волнения коснулся запретной темы: ведь именно из-за этих бумаг его врач обрушил на него свой гнев каких-нибудь десять минут назад. Карфэкс ничего не сказал, и выражение его лица было непроницаемым. А вот миссис Льюворн, напротив, сразу пустилась по следу, как гончая за зайцем.
— Разбираете бумаги? — переспросила она. — Я больше всего на свете люблю это занятие. В прежние времена у нас дома тоже было полно бумаг, и их бы выбросили, если бы не я. Мистер Трежантиль, если вам нужна помощь, я буду счастлива предложить себя в качестве помощника библиотекаря. По правде говоря, мне нечем заняться в «Розе и якоре», особенно днем, когда закрыт бар.
Не очень мелодичные звуки у них за спиной известили и Линнет, и хозяина Пенквайта, что доктор Карфэкс мурлычет какую-то мелодию, что с ним обычно бывало, когда он задумывался, а особенно часто — когда состояние пациента требовало резко изменить план лечения. Мистер Трежантиль узнал этот зловещий сигнал и, в ужасе оттого, что в ближайшем будущем ему грозит молочно-содовая диета, мужественно попытался сочетать твердость с обходительностью.
— Весьма любезно с вашей стороны… весьма любезно, я очень тронут, — запинаясь, начал он, и цвет лица у него стал еще более желтым. — Но дело в том, что у меня своя собственная система составления картотеки. Много лет, проведенных в Индии, я ее совершенствовал, и никто, кроме меня, не сможет в ней разобраться. — Обнажив длинные зубы, Трежантиль улыбнулся извиняющейся улыбкой (как он тщеславно полагал), на самом же деле это сделало его похожим на отощавшего загнанного волка. — К тому же, — добавил он, — могут начать роиться пчелы. Знаете ли, иногда это с ними бывает, и в августе тоже, если какой-то период стоит солнечная погода. Если пчелы роятся, я бросаю всё и бегу — это небезопасно. Даже люди в сторожке в таких случаях запираются.
Мурлыканье за ее спиной сменилось фырканьем, и Линнет, с подозрением оглянувшись через плечо на человека, который помог ей появиться на свет, увидела, что он наклонился — якобы для того, чтобы завязать шнурок. Когда он поднял голову, она встретилась с ним взглядом. На глазах у него выступили слезы, свидетельствовавшие о приступе веселья, неподобающем человеку его лет.
— Мы тоже разводили пчел, — спокойно сказала она, не отрывая взгляда от доктора. — В «Розе и якоре» у меня еще хранятся перчатки и маска. Моего отца несколько раз ужалили, а меня — никогда.
Мистер Трежантиль вприпрыжку побежал по полю впереди своих гостей, и они едва поспевали за ним. Он думал лишь об одном: как бы попрощаться с миссис Льюворн, прежде чем она напросится на приглашение в дом. Если ей это удастся сделать при докторе, то его посадят на тюремную пищу по крайней мере на три недели. Когда они очутились перед довольно непривлекательным фасадом Пенквайта — из окон хоть и открывался великолепный вид, но они выходили на север, и поэтому в комнатах всегда была тень, — мистер Трежантиль, как будто забыв о том, что в гостиной их ждут уютные кресла и стол, накрытый для чаепития, поспешил к подъездной аллее, где Кассандра терпеливо поджидала своего хозяина. Его гостям волей-неволей пришлось последовать за ним.
— Спасибо, Дингль, спасибо, — обратился хозяин Пенквайта к своему кучеру. — Доктор Карфэкс и миссис Льюворн собираются уезжать. В самом деле, — повернулся он к Линнет, — вероятно, примерно через час начнется дождь, который зарядит на весь вечер, так что лучше не терять времени.
А поскольку он подал Линнет руку, то ей не оставалось ничего другого, кроме как сесть в двуколку доктора.
— Не так скоро, Трежантиль, — заметил эскулап. — Нужно еще обсудить небольшой вопрос относительно вашего лечения. Я думаю изменить свои предписания.
— Разумеется, разумеется! — Пациент озирался с безумным видом. — Уверен, миссис Льюворн нас извинит, всего несколько минут — мое несчастное здоровье… — С этими словами мистер Трежантиль припустил к парадному крыльцу, словно за ним гнался рой его собственных пчел. Оказавшись в безопасности в своем собственном кабинете, он рухнул в первое подвернувшееся кресло и, стеная, прижал руку к сердцу. — Вы же видите, — задыхаясь, проговорил он, — что мне действительно очень нехорошо. Ваши обвинения меня расстроили, а эта молодая женщина не имела никакого права бродить там, собирая ежевику, — уверяю вас, я был изумлен, обнаружив ее. Что касается ее предложения помочь мне разбирать бумаги — какая ужасная перспектива! Я страшно разволновался — пожалуйста, Карфэкс, немедленно увезите ее отсюда, пока она не наделала бед.
Доктор Карфэкс не обращал внимания на своего пациента. Он подошел к столу, на котором лежала кипа бумаг и документов, а рядом — стопка кельтских и бретонских журналов. Вытащив один наугад, он принялся перелистывать страницы.
— Хм, — произнес он, — Пенквайт, Пенкуа, ранняя форма Пенкуз, или «конец леса», — ее употребляли в Восточном Корнуолле. Между этим поместьем и Труро должна быть по крайней мере дюжина мест с таким названием. Это вполне могла быть граница леса, тянувшаяся в те дни от реки Фэл до реки Фоуи. О чем говорят мои выписки из Беруля? О том, что любовники скрывались в лесу Моруа — да, а старое название Сент-Клеменс на реке Фэл было Мореск. Пожалуй, предположение, будто лес Моруа протяженностью двадцать восемь миль заканчивался здесь, не совсем верно. Не знаю…
Его пациент, обрадовавшись, что мысли доктора далеко и больше не заняты молоком с содой и мерзкой вареной рыбой, забыл о боли в боку и вскочил с кресла.
— Извините меня, Карфэкс, — прервал он размышления доктора, — но я позволил себе вольность отметить некоторые расхождения в различных журналах. Там много путаницы с валлийскими, корнуэльскими и бретонскими названиями. Что же касается истории Тристана и Изольды, — а именно это, судя по вашим бумагам, вас интересует, — то существует столько вариантов, что разобраться в них просто невозможно! Признаюсь, я совсем запутался.
Доктор Карфэкс положил на место взятый со стола журнал и нащупал в нагрудном кармане записную книжку (внушавшую его пациенту просто панический ужас) и карандаш.
