Через какое-то время он приветственно помахал застывшей в окне бабушке и снова вошел в дом.
Задумавшись, Стивен не заметил, как оказался у грядок, — и окаменел.
Прутья, воткнутые для бобов, валялись на земле.
Стивен бросился к грядке, стараясь сдержать дурные предчувствия.
Прутья не просто упали — кто-то выдернул их и разбросал по всему огороду.
По тому, что от него осталось.
Что-то большое и тяжелое потопталось по мягкой черной земле; хрупкие саженцы усеивали грядку, точно поле боя, ярко-зеленые мундиры не скрывали тонких обнаженных корней, которым уже не суждено было вернуться к жизни.
Может, лиса. Или корова. Стивен даже огляделся, надеясь увидеть корову, торопливо скрывающуюся с места преступления. Корова — это, конечно, неприятно, но все-таки лучше, чем человек. Или несколько человек.
Капюшонники. Стивен представил, как они с перекошенными хохотом, прикрытыми капюшонами физиономиями топчут нежные ростки.
Но в глубине души Стивен понимал, что капюшонникам нет дела до его огорода. Они понятия не имеют, что эти ростки значат для него.
С тяжелым сердцем Стивен вынужден был признать — это сделал Льюис.
29
Из-за беспорядков на кухне, из-за суеты вокруг Райана Финлея, которого увезли в больницу, а оттуда в морг, из-за запертых ворот прошел почти час, прежде чем обнаружилось, что Эйвери исчез. Сначала решили, что он со страху забился в какой-нибудь угол. Но еще через двадцать минут охранники обнаружили «Тоби» и «Ясмин», и тут стало ясно, что Эйвери перелез через стену и бежал.
После своего повышения и перевода из Ньюпортской тюрьмы, что в Южном Уэльсе, директор Лонгмурской тюрьмы упустил четверых заключенных. Четверых за четыре года. Не запредельно много. Лонгмур был тюрьмой исправительного перевоспитания. Некоторых заключенных даже отправляли трудиться за тюремную ограду: чистить общественные туалеты, помогать на фермах. Из-за нехватки охранников одна пара заключенных ухитрилась спрятаться среди техники, а вторая попросту растворилась в густом тумане. Всех четверых задержали на дороге, прежде чем они успели поймать машину.
Но четыре побега за четыре года наводили на малоприятные предположения. Получалось, что за пять лет сбежит пять человек, за шесть, соответственно, шесть — и так далее. От подобных умозаключений у директора неизменно подскакивало давление.
И потому после того, как стало ясно, что Эйвери сбежал, все полицейские, оказавшиеся под рукой, немедленно отправились перекрывать дороги, а дорожным патрулям наказали досматривать все машины, выезжающие из района. Считалось, что, как и предыдущие четверо, новый беглец направится к ближайшему шоссе, где будет голосовать или угонит машину. Поступать иначе было глупо и опасно, даже летом.
Сделав такой вывод, директор сделал и еще один: побеги дурно влияют на персонал тюрьмы, что ведет к падению морального духа.
Директор был хорошим человеком. Ему хотелось, чтобы моральный дух оставался на высоте.
Только бы Эйвери нашелся в ближайшие часы. Только бы пресса не пронюхала, что печально известный маньяк-убийца вырвался за стены тюрьмы, — прежде чем он вернется в эти самые стены.
Директор был хорошим человеком.
Просто он совершил оплошность.
Он не позвонил в полицию.
Первые полчаса на свободе после восемнадцати лет в тюрьме показались Эйвери худшими в его жизни.
Едва только приземлившись по ту сторону забора, он запаниковал.
Чувство это схватило его за горло и стиснуло, вслепую он побежал по плато, подвывая от ужаса. Ноги горели, в легких кололо, даже руки заболели от бега — при том, что он преодолел всего ярдов четыреста. Годы неподвижного сидения в камере не способствовали мышечному тонусу.
Он спотыкался, задыхался и хрипел до тех пор, пока ненависть к себе не победила панику и не заставила его остановиться, взять себя в руки и критически оценить ситуацию.
Паника была беспочвенной. Сколько Эйвери ни оглядывался, он не заметил никаких признаков погони. Тюрьма растаяла вдали точно дурной сон.
Построенная в естественной впадине, Лонгмурская тюрьма — каменный монстр размером с целую деревню — была укрыта от глаз тысяч туристов, прогуливающихся летом по плато. Их взору представали по очереди то короткая желтая трава в гранитной рамке, то гигантское темно-серое колесо внутри кратера, то острые крыши и высокие трубы, но сама тюрьма словно тонула в луже грязного молока.
Тюрьма уже скрылась из виду, вокруг простиралось лишь залитое солнцем плато, и Эйвери почувствовал, как паника отступает, уносимая прохладным ветром. На смену ей пришло упоение свободой.
Эйвери ощутил почти непреодолимое желание вскинуть руки и пройтись колесом.
В отличие от своих предшественников, он не собирался ловить машину или без крайней необходимости выходить на шоссе. Угнать машину Эйвери, пожалуй, не отказался бы, но, будучи серийным убийцей, а не угонщиком, понятия не имел, как завести автомобиль без ключа или проникнуть внутрь, не разбив стекла.
Впервые за восемнадцать лет Эйвери пожалел, что не общался с другими заключенными. Он мог бы многому научиться.
Но время пошло. Скоро его лицо появится на телеэкранах. К завтрашнему утру оно будет на первых страницах всех желтых газет.
На нем была полосатая, белая с голубым, тюремная футболка и темно-синие джинсы. Напрасно он снял свитер — несмотря на июнь, воздух еще не прогрелся. А к ночи будет еще холоднее.
Две овцы щипали траву на огромной, безукоризненно ровного цвета поляне, имя которой было Лонгмур. На Эйвери они даже не взглянули.
Теперь он шел спокойно, не замечая куда, стараясь собраться с мыслями.
Горло уже не стискивало ужасом, и Эйвери смог оценить свежий, чистый воздух, свободный от ароматов сегодняшнего обеда или вчерашних носков. Это восхитительное вещество кружило голову, наполняло легкие, доходило до кончиков пальцев, вытесняя изнутри тюремные запахи.
Поскольку Эйвери не планировал побега до того, как получил фотографию, он слабо представлял, что ждет его. Он знал, что на юге и на востоке Дартмура разбросаны крошечные деревеньки — горстка домов, сгрудившихся вокруг почтового ящика или автобусной остановки. Знал, что на западе и на севере нет и того. Знал, что между ним и северной частью Дартмура мили заброшенных труднопроходимых земель, то каменистых, то болотистых. Да еще непредсказуемая погода. Что ж, неудивительно, что беглецы жались к дорогам, предпочтя перспективу быть пойманными перспективе проститься с жизнью.
Но Эйвери собирался сопротивляться поимке любой ценой. Ему нечего было терять — и было что обрести.
Если его поймают, все восемнадцать лет образцово-показательного поведения псу под хвост. Шансы на освобождение теперь равны нулю, ближайшие двадцать пять — тридцать лет он проведет в тюрьме вроде Хевитри, как и первые шестнадцать лет заключения, в страхе и убожестве.
