на фасаде которого висело не меньше десяти вывесок.
– Ноев ковчег, – сказал Кама себе под нос, поднимаясь по лестнице вслед за Яковом.
Привычно вскрыв кабинет, Яков прошел внутрь и, не включая свет, указал на телефон.
– Тот, что слева.
Егер набрал номер.
После первого гудка нарком поднял рубку.
– Слушаю.
Разговор длился ровно минуту. Выслушав просьбу, Дзержинский помолчал, обдумывая, и ровным голосом произнес:
– Позвони завтра в то же время.
Опустив трубку на рычаг, Егер повернулся к молчаливому товарищу.
– За доставкой груза проследил?
Яков кивнул.
– Что нарком?
Тот пожал плечами в черном пальто.
– Сомнений в целостности груза не было. Запаян, щели воском залиты. Нигде ни царапины.
– Вопросы были?
– Нет.
– Это хорошо.
Уже в автомобиле, глядя на мелькающие мимо дома, Кама сказал:
– Квартиры удачно подобрал.
Яков даже головы не повернул, но лицо его целых две секунды было довольным.
День Кама провел, заканчивая дела, а ночь – в старом доме, уже опустевшем.
Ему безумно хотелось увидеть ее. Просто увидеть. Чувство, которое он испытывал к этой женщине, отличалось от того, что было раньше.
– Это смешно, – сказал он сам себе вполголоса.
Но смешно ему не было.
В оговоренное время он набрал знакомый номер.
Здороваться нарком не стал.
– Вот что для тебя раскопали. Кроме Сергея Михайловича у Цецилии Баденской было еще пятеро детей. Сергей особо сблизился с Александром, который на три года старше. Служил тот генерал-инспектором при Верховном главнокомандующем военно-воздушного флота. Уволен со службы в семнадцатом и с разрешения Временного правительства поселился в Крыму в своем имении «Ай-Тодор». Революцию встретил там же, потом – германскую оккупацию. Когда территория временно перешла под контроль лояльных к белым союзников, Александр, не дожидаясь отъезда из Крыма семьи, убрался в Париж.
– Когда это было?
– В конце восемнадцатого. Все это время Романов имел достаточно свободы, чтобы поехать куда угодно.
– Он виделся с братом?
– Да. Уговаривал уехать. Тот не согласился.
– Сергей не согласился и-за Матильды. Взял на себя труд спрятать подальше от новой власти ее драгоценности. Сохранить до ее возвращения.
– И использовал для этого любые возможности, – подхватил нарком. – Клад искали в Петрограде, верно?
– Потому что Сергей Романов его не покидал.
– Зато его брат покинул. Смотри, что выяснилось: в Петроград Алексей Михайлович прибыл на поезде, а вот обратно ехал на автомобиле. Причем сразу на двух. С ним был племянник и еще трое неизвестных.
– Алексей увез часть ценностей Кшесинской.
– В сопровождении профессиональных военных. Исходя из этого, можно предположить: поскольку долго с таким грузом находиться в безопасности он не мог, то, никого не дожидаясь, отбыл в Париж. Как тебе эта история?
– Годится. Спасибо.
– Никитич скушает, уверяю. Грамотно подсунешь, и тем, кто работал с тобой в Петрограде, можно будет не волноваться. Зная старого друга, уверен: все закрутится немедленно. К Петрограду он сразу потеряет интерес, и скоро меры предосторожности не понадобятся.
«Хорошо бы, – подумал Кама.
– Это все?
– Нет. Не все.
Голос у наркома стал вкрадчивым.
– Ты, кстати, давно в Париже не был?
Понятно. Ну что ж. Долги надо отрабатывать.
– Давно, товарищ нарком. Успел соскучиться.
– Ничего, скоро свидитесь. Леонид, не сомневаюсь, захочет продолжить сотрудничество с тобой в этом деле.
– Буду искать клад Матильды со всем рвением.
– Добро. У меня там тоже есть интерес. Как раз для тебя дельце. И, кстати, скажи Кишкину, чтобы в Москву собирался. Он мне тут нужен. А заодно пусть прихватит Векшина. Не уморили его еще в кутузке?
– Живехонек, товарищ нарком.
– Ну, тогда до встречи.
В трубке раздались короткие гудки.
Яков привез Анну поздно ночью.
Они обнялись и долго стояли, замерев.
– Не жалеешь, что отдал мне гребень? – неожиданно спросила она.
– Это именно то, чего я хотел.
– У меня с самого утра чувство, что все будет хорошо.
– Все будет хорошо.
– Это гребень?
– Какая разница.
Она отстранилась и посмотрела прямо в глаза.
– Кама, кто ты?
– Я тот, кто тебе нужен.
– И это все?
– Пока все…
– Пока, – эхом повторила она.
Он поцеловал теплые губы.
– Тебе пора.
– Проводи меня до машины.
Они вышли.
– Сегодня я получила записку от Николая, моего жениха. Подсунули под дверь.
Кама смотрел без удивления и ничего не спрашивал.
Значит, ему известно и об этом.
Грустно улыбнувшись, она достала из кармана скатанный трубочкой крошечный листок.
– Взгляни.
Кама взглянул. Несколько нотных знаков на криво прочерченных линиях.
Он прищурился, вглядываясь.
– Мне кажется, это ария Мими из «Богемы», последние строки…
– Не надо. Я знаю.
«Прощай и не держи обид». Так пела бедная Мими, уходя от возлюбленного, чтобы дать ему свободу. Ведь она знала, что он полюбил другую…
– Я знаю, – повторила она и отпустила листок.
Ветер взметнул его, покружил немного и умчал вдаль, к чужим, неведомым берегам.
– Яков.
– Поезд через час.
– Джокер с тобой?
– Радуется. Любит ездить.
– Не забыл еще французский?
Яков пожал плечами и неожиданно заявил:
– Мне больше нравится английский.
Егер усмехнулся.
С порога она унюхала: пахнет пирогом с капустой.
– Ты, что ли, Анюта? – крикнула Фефа из кухни.
– А то кто же.
– Чего долго не шла?
– Да так. Дело одно было.
– Какое дело? – спросила Фефа, появляясь в прихожей.
Анна открыла перед ней коробку.
– Это тебе.
Фефа заглянула и ахнула.
В коробке лежали новенькие теплые боты. С меховой оторочкой поверху и рядом блестящих пуговок по бокам.
