«Детского мира».
Мне кажется, там даже пару бодиков розового цвета мелькнуло, что еще раз подтверждает, что Марк хватал все подряд.
— Я не тратила, — воркует свекровь не глядя. Все ее внимание по-прежнему приковано к малышу, который весело улюлюкает в такт ее колыбельной. — Это Владика вещи. Все качественное, не переживай. Я перестирала и погладила, так что можешь сразу надевать. Будет самым модным мальчиком на свете. Да, сынок?
Ком в груди разрастается до неимоверных размеров, блокируя не только легкие, но и голосовые связки. Чувствую, как вдоль позвоночника ползет холодная испарина, но даже сглотнуть не могу, не то что произнести хоть что-то. Сынок?
Я знаю, что многие пожилые люди обращаются так ко всем представителям мужского пола, но… это мой сын. Только мой! А ее поведение более чем странно.
— Мне нужно его покормить, — хриплю, словно по горлу наждачкой прошлись. — Простите, но у нас режим. Коле нужно покушать и спать. И… я тоже с ним отдыхать буду. Силы еще не до конца восстановились после операции.
— Конечно-конечно, — кивает женщина, но сына мне при этом не спешит отдавать. Продолжает исполнять свою песенку и ритмично укачивать малыша. — Он уже почти заснул, — говорит ласково. — Я сама его уложу.
— Нет, — твержу более настойчиво, даже не пытаясь вытравить из голоса нотки паники. — Если он сейчас не поест, то проснется раньше и график собьется. Инна Владимировна, пожалуйста, — понимаю, что голос срывается на визг, но ничего не могу с собой поделать. Гормоны это или материнский инстинкт, сама до конца не знаю, но сейчас пространство вокруг меня покрывается красной дымкой и все что я вижу — это мой сын на руках у другой женщины. Той, что не хочет его мне отдавать.
— Конечно, — мягко улыбается она и возвращает мне Колю. — Я же как лучше хотела. Знаю, как тебе тяжело. Помню все прекрасно. Будто вчера это было, представляешь?
— Представляю, — киваю уже более спокойнее. Тяжесть сына на руках успокаивает. Я моментально чувствую себя накачанной окситоцином идиоткой. Господи, человек тебе помочь хочет! Приехала на другой конец города, чтобы внука увидеть, а я истерику закатила. Ну не дура ли?
— Простите, — шепчу мягко. — Но у нас действительно режим.
— Я понимаю, понимаю, — миролюбиво отвечает она. — Марик тоже был режимным мальчиком. Только чуть опоздаешь на десять минут, сразу в истерику впадал. А Владик был спокойным. Спал много, сил набирался…
— Мне жаль, — мямлю беспомощно. Боль этой женщины я ощущаю практически физически. Будто она и не проходила никогда. Тянется за ней, словно безмолвный призрак, окрашивая каждую секунду жизни темными красками.
— Да ничего страшного, — отмахивается она, неверно истолковав мои слова. — Я подожду, а когда проснетесь, помогу малыша искупать. Ты-то небось и нагнуться толком не можешь после кесарева.
— Спасибо, — ком в горле наконец растворяется под давлением благодарности. Хочу еще что-то сказать, но Инна Владимировна уже отворачивается и начинает сама разбирать пакеты со старыми вещами своего сына. Аккуратно расправляет ползунки, нежно поглаживая ткань и складывает в ровную стопочку на подушке. При этом она продолжает напевать свою колыбельную и я спешу укрыться в спальне, пока сознание снова не заполонят дурацкие мысли.
Засыпаем мы с Колей моментально. Я даже не берусь сказать, кто из нас погружается в дрему быстрее. Но сил перекладывать его в кроватку у меня нет. Успеваю только подложить с его стороны большую подушку, чтобы он не скатился на пол, и проваливаюсь в крепкий сон. Не помню что мне снится, но просыпаюсь я с каким-то неясным чувством тревоги, а когда открываю глаза, замечаю в панике, что сына рядом со мной нет.
Глава 34
На работе впервые за долгое время чувствую себя не на своем месте.
Брожу как неприкаянный по огромной площади, занимаемой моим офисом — тысячи квадратов, сотни людей, что обращаются ко мне по имени-отчеству, пытаются заглянуть в глаза и быть увиденными.
Только я не вижу никого, перед глазами лицо сына, а ладони помнят каждый изгиб маленького тела.
Сердце тает от нежности, когда я вспоминаю, как ночью прижимал к себе сына, носил столбиком, подмывал и менял памперс, и все это не вызывает брезгливости, напротив. Гордость какую-то даже!
И меня магнитом манит туда, где сейчас Мира качается на кресле, кормя грудью нашего сына и смотря на него с такой любовью, что у меня комок в горле вырастает и приходится часто-часто моргать.
Я становлюсь сентиментальным: подумать только, как кроха весом в три кило в состоянии выжать из взрослых людей столько новых чувств и эмоций.
И сейчас я борюсь с желанием бросить все дела и рвануть к все еще любимой женщине, помогать ей, быть нужным для нее, сильным — для Коли.
Но на работе за время моего отсутствия накопилось слишком много дел, игнорировать которые не выходит. Возможно, если бы я загодя начал готовиться к тому, чтобы меньше принимать участие в операционке и больше натаскивать коллектив на самостоятельную работу, было бы проще.
Но мне нравится быть вовлеченным в процесс. Я варюсь в этом с детства, с того момента, как мой отец однажды изобрел способ по очистке и обслуживанию нефте- и газопроводов, запатентовал его и вмиг сказочно разбогател.
А единственной фирмой, что может работать по этому патенту, естественно, стала моя.
Наверное, в те годы я был как никогда близок к отцу. А он, столько времени проводя на работе, попросту сбегал из семьи.
Да и семьи-то, казалось уже не было. Мать, больше похожая на привидение, отец с печатью горя на лице и я. Нуждавшийся в любви и внимании, добывавший ее всеми доступными способами. Отличная учеба, разряд по плаванию, первые места на олимпиаде.
Я из шкуры вон лез, чтобы мама меня просто похвалила — от души, обнимая крепко до боли в косточках, так, чтобы первому смущенно вырваться из объятий.
Но получал только ускользающий взгляд, мимолетное «поздравляю», ничем не отличавшееся по тону с вежливым приветствием с соседями, чьих имен ты не знаешь, лишь слабо помнишь лица.
С годами маме становилось лучше. Она даже улыбаться начала, не со мной или отцом, о нет. Ее верной подругой стала Танина мама и отчасти я был благодарен, что ей удалось растормошить мою родительницу. Но только отчасти — уж слишком эта женщина пыталась влезть в мою личную жизнь.
Как Татьяна сейчас.
Я только успеваю подумать о бывшей любовнице, как она вплывает в кабинет, окутанная облаком дорого парфюма, пахнущая жженым сахаром и бинтами с йодом
