часами лакают воду!
— Значит, там? — вежливо спросила Сентябрь.
— Точно! — ответила Кальпурния, и, заложив крутой вираж, вернулась в эскадрилью.
Искры от костра подлетали высоко в небо и терялись среди невообразимого количества сверкавших звезд. Сентябрь не видела столько даже в Небраске: а уж там недостатка в них никогда не было; и созвездия все сплошь были ей незнакомы.
— Вон, смотри, Лампа, — прошептал Суббота. Его голос звучал ровно и не тревожно, словно шепот был самой комфортной для него манерой речи. Он вытянул вверх палку, которой подравнивал горящие ветки: — над ней, видишь, немного неровный полукруг звезд, — это ее ручка.
— Ничего подобного, — хмыкнул Дол, — это Волчье Яйцо.
— Волчицы не откладывают яйца, — ответил Суббота, опустив глаза и уставившись на пылающие угли.
Сентябрь удивленно посмотрела на мальчика, — это был первый за всё время случай, когда он решился спорить.
— На самом деле, я читал одну историю об этом, когда был еще ящеркой. Поспорили однажды волчица, ведьма-банши, и птица Гамаюн.
— «Не сила придает крепость, а терпение» сказал волк, — Кальпурния подбросила в костер еще веток; Пенни вслед за ней бросила сухой травы.
— Не так. Он сказал «отдай мне яйцо, а не то я съем твою мать» — немного раздраженно продолжил Отадолэ.
— В общем-то в каждом районе по-своему рассказывают, — ответила фея. Она расстегнула куртку и вытащила из внутреннего кармана несколько длинных полосок темного мяса. Вместе с дубовой фляжкой она пустила их по кругу.
— Что это? — нерешительно спросила Сентябрь.
— А что это по твоему может быть? Конечно, вяленая шина. Я делюсь с тобой, потому что так принято среди лисапедных жокеев. Мы должны помогать друг другу, нынче тяжелые времена. И нечего воротить нос. Она по вкусу ничем не отличается от мяса. Жестковата, конечно, — но они ведь дикие. Где им так разжиреть, как овцам. Поешь. И запей: во фляжке отменная смазка для осей, вкусная, как буйволиная кровь.
Дол быстро сжевал и проглотил свою порцию. Сентябрь же наоборот жевала медленно. На еду это в целом мало походило, хоть и было изготовлено Феей. Но вкус ее не был действительно омерзительным. Уж точно не резиновый, — скорее был похож на подпаленную в духовке тощую старую индейку. Сентябрь отхлебнула из фляжки и с большим трудом проглотила жидкость: ничего более похожего на кровь, (столь же густого и солоноватого) она в жизни не пробовала, — тем не менее ее тело сразу наполнилось теплотой и силой. У Субботы, хоть он и героически разжевывал маленький кусочек шины, проглотить его не получилось. Он выплюнул жвачку, поднял с земли камешек и принялся его посасывать. Пенни в отвращении высунула язык.
— Деточка, это не прилично, — пожурила Кальпурния. — Не сердитесь, что с неё, с Подменыша, взять.
— В самом деле?
Пенни вытянула ножки и показала всем свои золотые туфельки. «Все подменыши обязаны носить одинаковую обувь», вспомнила Сентябрь, и поразилась как давно, как будто сто лет назал, были сказаны ей эти слова.
— Не люблю этот самбль.- пробормотала Пенни. — И играть ни на чем не умею.
— Это правда. Я побывала на выступлении. Так эта бедняжка там играла на перевернутом грумеллофоне. К счастью, у меня оказались с собой масляные ириски. От них еще никто на моей памяти не отказывался. Самая действенная приманка, — ну и бедняжка конечно тоже попала мне в руки. А с лисапедами она обращается так легко, словно рождена была для этого.!
— Подменыши — это дети людей, которых Феи забирают из колыбелей, а на их месте оставляют своих детей? — спросила Сентябрь.
— Это что-то типа… культурного обмена, — с трудом оторвав кусочек шины от полоски, сказала Кальпурния. Ее большие желтые глаза сверкали, как золото, в звездном сиянии, пока крылышки, обездвиженные, были очерчены тонкой серебристой линией. — Если не случается людям обнаружить куколку или марионетку. Но подобным образом теперь редко шутят. За то время, пока мы растим людских детей, люди привыкают к нашим, — свыкаются с существованием нашей реальности. А потом мы производим обратный обмен. Что только укрепляет двустороннюю связь. Мило, правда. Вот только свою малышку я оставлю здесь. Она станет Принцессой Пенни-Фартинг!
— Со мной разговаривают маленькие лисапеды, — прошептало дитя, — «Пенни, а у тебя седло где?» спрашивают они.
— Я не одобряю того, что подменышей заставляют играть в ансамбле. На самом деле, это просто зоопарк какой-то, — чтобы обеспеченные феи, кто более-менее ладит с Мисс Чудные Кудряшки, ходили на них глазеть. Просто не перенесу, если моя Пенни еще раз там окажется. Вот раньше, подменыши были звездами в городах, — их угощали бисквитами и свежим кремом, а на Репейных Балах они танцевали вместе со всеми в хороводах, пока не сотрутся в пыль их туфельки.
— По-моему это такое же издевательство, — неуверенно произнесла Сентябрь.
— Но это по крайней мере выглядит со стороны прилично. Не то что склоняться на грумеллофоном, пока не вырастит большущий горб.
— А звук у грумофона такой, будто курица кудахчет, — проворчала Пенни.
— Правильно, моя милая. Не волнуйся, я больше не подпущу тебя близко к этому инструменту. Кстати, я вообще против камерной музыки: она зациклена на самой себе. Другое дело — рожки лисапедов.
— А как девочку звали раньше? — спросила Сентябрь.
— Это интимный вопрос. К чему вам на него ответ?
— Молли! — воскликнули Пенни. — Меня звали Молли! У меня были братик и сестренка, — Дональд и Сара! И у меня был свой велосипед, правда он совсем не умел разговаривать и не был таким диким. Он был розового цвета, и на руле был маленький колокольчик. И колес у него было три, а не два. Но без Кальпурнии мне было грустно. Так что мне и вспоминать особо нечего.
После этих слов вокруг костра воцарилась тишина. Вивертека, не изменяя позы, сидя, провалился в сон; остальные следили за танцем красных угольков. Вскоре безмолвие было нарушено легким сопением, похожим на перелистывание страничек книги. Кальпурния оживилась первая.
— Да, а вы то все куда направляетесь? — спросила она, почесывая под шляпой, — Не обижайтесь, но вы не выглядите, как истинные жокеи. Скоро сойдете, так?
— Нам надо в Провинции Осени, — ответила Сентябрь, и высокая нота ее голоса отразилась сдавленным
