class="p1">Хилберт вопросительно поднял бровь.
— Нет!
Обе брови.
— То есть… не очень… — совсем запуталась Филиппа. — Разрешите вернуться к тренировке.
— Разрешаю, — вздохнул Хилберт.
Филиппа резво подбежала к Фредерику, который после серии приёмов опять остался стоять один, его противники, постанывая, валялись вокруг.
— И что ты только среди приличных палаточников делаешь, изверг? — пробурчала Филиппа, становясь в стойку.
Глава 21
Генриетта с ленивой тоской смотрела в узкое окно, на белую каменную стену и раскидистое одинокое дерево старой сливы перед ней. Эта, не меняющаяся, день ото дня, картина в оконной раме надоела девушке до оскомин в зубах. Но, что поделать! Когда она сидела за письменным столом, выполняя очередное задание воспитательницы или переписывая, в наказание, какой-нибудь длинный свиток с правилами поведения, это — всё, что было доступно её скучающему взгляду через единственное окно в комнате.
Хилберт, отправляя её в это, самое дальнее, их поместье, лично распорядился о строгом режиме дня для младшей сестры, поэтому на одинокую сливу Генриетта каждый день смотрела в полдень, сразу после обеда. В этот час, если была ясная погода, солнце стояло высоко в небе и щедро заливало дерево своим светом, а если лил дождь, можно было наблюдать, как капли упруго бьются о листья и скатываются вниз.
Дни томительного изгнания девушки в эту полную глушь медленно, как гусеница на сливе, переползали один в другой, похожие друг на друга, как бусины на нитке. Генриетта видела, как ранней весной на дереве набухли почки, и как потом, проклюнулись крошечные листочки. Отстранённо любовалась, как слива цвела и её цвет опадал, укрывая землю под ветвями ровным розовато-белым слоем. Потом дерево густо зазеленело, а на веточках появились маленькие продолговатые плоды с сизым налётом.
«Сейчас они пока ещё зелёного цвета, но скоро подрастут, потемнеют, а после и вовсе станут синими. Я и это увижу?», — подумала Генриетта и уронила голову на сложенные на столе руки. — «Сколько ещё мне тут маяться?»
Она представила, как её подруги в столице живут полной жизнью: наносят друг другу визиты, гуляют, танцуют, общаются, встречаются с молодыми людьми. Генриетту, вдруг, обдало холодом, в ужасе показалось, что здесь, возле этой сливы, пройдёт вся её жизнь. Там, в столице, знакомые ей девушки влюбятся, выйдут замуж, родят детей, а она всё также будет сидеть и переписывать никому не нужные правила и поучения, пачкая чернилами дорогие бумажные свитки.
В комнату тихо вошла Камилла — воспитательница, которую приставил к сестре Хилберт. После письменных занятий, у её подопечной по распорядку дня снова, как и с утра, прописано время работы по дому.
«Гадкий ашварси поделился с моим братом своими методами воспитания Мишель» — не уставала злиться Генриетта, которая теперь тоже узнала все «прелести» работы прислугой.
В самые первые месяцы такой уединённой жизни, после жестокой двойной порки, что задал ей Хилберт, девушка была настолько скована ужасом, что страшилась лишний раз пикнуть, покорно выполняя все указания, отправленной с ней в поместье воспитательницы.
Однако, шло время, немилосердно пострадавшая попа совершенно зажила, и у Генриетты постепенно всё громче начал прорезаться голос возмущения.
— Я — молодая госпожа! Я же испорчу руки, если буду стирать! — восклицала она недовольно, вскидывая руки над грязным бельём и перебрасывая часть своего задания прачкам, что работали рядом.
— Я — знатная девушка! У меня появятся мозоли, если я буду столько работать этой вашей колотушкой, выбивая пыль! Да ещё и надышусь всякой гадостью! — кричала она воспитательнице, и работала так небрежно, что за ней всё переделывали.
Генриетта, всё чаще и чаще, стала ныть по утрам, когда её будили. Наступил день, и девушка, однажды, настолько осмелела, что пинками прогнала слишком настойчивую служанку, которая утром пришла за ней и снова улеглась в постель — досыпать.
После этой выходки, воспитательница Камилла, хоть и имела полномочия от аштуга для справедливого и разумного наказания подопечной, всё же не решилась на это. Кто знает, что именно аштуг сочтёт справедливым и разумным, как бы самой не пострадать. Она подробно изложила в письменном виде все прегрешения Генриетты и отправила Хилберту гонца с письмом — подробным докладом о поведении его младшей сестры.
Девушка не сразу узнала об этом донесении, поэтому для неё внезапный приезд старшего брата стал полной неожиданностью.
Когда служанка сообщила ей о нём, в душе девушки всколыхнулись самые разные чувства. В этот раз, она не смогла сразу понять: рада она визиту брата или нет? С одной стороны, противное однообразие, текущих в скучной и неприятной работе, дней и постоянная скука измотали её, хотелось каких-нибудь перемен любой ценой. С другой стороны, ей было непередаваемо страшно идти к брату в кабинет, когда её вызвали, даже, колени немного дрожали и подгибались.
— Я получил письмо от твоей воспитательницы, госпожи Камиллы. Она жалуется, что твоё поведение сильно испортилось в последнее время, — брат даже не обнял её, как обычно, когда они до этого долго не виделись.
Генриетта исподлобья, с опаской смотрела на огромного сильного мужчину перед собой. В его ровном холодном тоне были отчётливо слышны лишь сухие, жесткие нотки, ни капли тепла. Девушка невольно с грустью подумала о том, что Хилберт явно больше не считает её своей милой маленькой сестричкой. Они и раньше никогда не были настолько близки, чтобы обо всём на свете разговаривать по душам, но, всё же, Генриетта всегда ощущала искреннюю заботу и надёжную защиту старшего брата. Сейчас это привычное родное ощущение рядом с Хилбертом совсем исчезло. Девушка поняла, что она лишь боится его.
— Я назначил госпожу Камиллу следить, чтобы ты строго выполняла предписанный мною режим дня. Она пишет, что ты стала грубо нарушать его. Это так? — немного повышенный на последнем вопросе тон брата не предвещал Генриетте ничего хорошего.
Она вдруг поняла, что брат приехал только из-за этого письма Камиллы, о котором он говорит, а не для того, чтобы навестить её и, возможно, отменить наказание изгнанием, вернуть сестру в столицу. Генриетта с ужасом осознала, что сейчас брат беспристрастно выяснит все обстоятельства, при необходимости, допросив каждого служащего в поместье, чтобы увидеть неискажённую картину событий. А потом… Её же могут снова выпороть! Бедная попа запекла огнём, предчувствуя неприятности и требуя немедленного спасения.
Генриетта упала перед братом на колени и горько заплакала, запричитав, сквозь слёзы:
— Мне неудобно говорить об этом с мужчиной, но бывают дни, когда девушке нужно полежать в постели дольше, не объясняя причин всем подряд!
Симулировать рыдания Генриетте не было необходимости, страх перед возможным наказанием легко вызывал крупные
