Я вскрыл телеграмму и всмотрелся в текст.
«Вправо, тридцать два влево, два поворота, девятнадцать,вправо, три поворота, шесть, повернуть вправо, тридцать два… Прикреплен клейкойлентой дну ящика для карандашей».
Я перевел дух и оттолкнулся от двери, опираясь на ватныеколени. Схватив трубку и держа ее на некотором расстоянии, я сказал себе: «Всебудет хорошо, только оправься от этого шока!»
А в трубку произнес:
— Корел? Ты слушаешь? Эта комбинация приклеена клейкойлентой ко дну ящичка для карандашей в моем письменном столе. Но подожди, я сейчастебе продиктую. Записывай… — И я продиктовал ей текст телеграммы.
— Слава Богу…
Я опять перебил ее:
— Кто-нибудь из вас должен пойти к миссис Уивер и попытатьсяэто загладить. Может, миссис Инглиш — она умеет говорить с людьми. Купи Джудисамую большую из мягких игрушек — знаешь, из тех, что по тридцать пятьдолларов. И потом, Корел, я не хочу показаться черствым, но я действительнозанят одной сделкой…
— Милый, прости меня…
Повесив трубку, я добрался до кровати и прилег. Мне оченьхотелось выпить, но я сомневался, смогу ли налить что-либо в бокал.
Мэриан услышала про скандал с собачонкой, про возмущениеобщества и поехала в ближайший город, чтобы отослать эту телеграмму, вероятно,по телефону-автомату. Я закрыл глаза и увидел ее так живо и отчетливо, что мнедаже стало больно. Когда Бог творил ее, он знал, что такая будет только одна…
Дело не только в том, что Мэриан сейчас спасла нас обоих —она спасла нас раз и навсегда.
Отныне, сколько бы я ни ошибался, это уже не будет иметьникакого значения. Ибо только Чэпмен мог знать код старого сейфа.
* * *
Ее имя было настоящей мечтой для агента какой-нибудь дешевойгазетенки — Жюстин Ларей.
Не то чтобы это имя имело какое-нибудь значение. Важно было,что я нашел то, что искал, и я сразу это почувствовал.
Она постучала в дверь около одиннадцати вечера, а когда яоткрыл ей, вошла в номер, одним взглядом смерила меня с ног до головы, оцениламои чемоданы и толстый бумажник, лежавший на туалетном столике. Затем одариламеня сияющей улыбкой, которая сулила невообразимые восторги и почти скрывала еепрезрение к недотепам, не умеющим получить женщину, не купив ее.
Это будет стоить сотню долларов, дорогуша.
И когда я с жадностью согласился уплатить такую баснословнуюцену, это лишь увеличило ее презрение. Я нежный и гораздо красивее всех этихжирных трясущихся молодчиков… — брр! Не то чтобы она с ними водилась! Конечнонет. Ведь на самом деле она — артистка варьете. Певица.
— Действительно? — отозвался я и с чувством шлепнул ее позаду. — Мы с тобой прекрасно поладим, детка! Я всегда любил талантливых людей!
Сам-то я начисто лишен таланта, кроме таланта делать деньгии делать детей…
Может быть, это было и грубо, но она наверняка уже слышалаподобные песни.
— Ты не против, если я получу мою сотню сейчас?
— Ничуть, черт бы тебя побрал! — Я махнул в сторонубумажника. — Возьми оттуда! И почему бы тебе не взять две сотни, если уж на топошло, и не остаться на всю ночь? Не возьмешь ты, так возьмет правительство идаже не поцелует меня за это… Я налью нам немного… Ага?
Все эти дни я разменивал чеки из дорожной чековой книжки, ив моем бумажнике сейчас было почти три тысячи долларов. Оставшиеся чеки лежалирядом на столике.
— А знаешь, я бы запросто могла… — сказала она лукаво ивынула из бумажника четыре купюры по пятьдесят долларов.
Ей было не больше двадцати пяти. Довольно стройная,белозубая, с темными коротко остриженными волосами и глазами, которые казалисьпочти черными. Однако в ней не было ничего южного. Кожа ее была совершеннобелой, а глаза смотрели холодно.
Я налил нам по бокалу шотландского виски, опустив в каждыйпо кусочку льда, и поставил их на туалетный столик.
— Ну давай, детка! Выбирайся из этих жарких и тесных одежеки ныряй в холодный бокал! Ты ведь еще не представила мне свои верительныеграмоты…
Мы легли в постель. Право же, мне было бы веселее в кабинетедантиста. Ей, наверное, тоже.
Но ей, по крайней мере, за это платили. Может, если онадостаточно выпьет, то начнет болтать хотя бы о себе…
— Ты никогда не дала бы мне моих тридцати девяти, а? —сказал я. — Признайся, ты сказала бы, тридцать два, правда? Ну-ка, ударь меня вживот… Черт, да не бойся, ударь…
Я учился в Нотр-Дам. Нет, в футбол я не играю. Зачем мне?Мой старик имел кучу денег.
Но не думай — я не из тех молокососов, что приходят наготовенькое. Я все сделал сам. Радиостанцию, газеты, недвижимость. Здесь япробуду по крайней мере неделю — подвернулась сделка в связи с земельнымиучастками… Ты держись за меня, если сможешь за мной угнаться, и мы с тобойтакое загнем! Пощупай мой живот, Мэриан, — чувствуешь какие мышцы? Как хорошаястиральная доска, угу?
Она пила. Она вынуждена была пить, чтобы вынести меня. Ипонемногу начала пьянеть.
Майами! Ха-ха-ха! И Майами-Бич! Можешь взять их себе,братишка! И чего только не терпит девушка от этих трясущихся над каждым центомтипов, от этих волосатых свиней… Нет, уж если где и жить — так это в Вегасе!Она может завтра же получить там работу. Знаю ли я, что она певица? Бог мой, ичего только она не вынесла в этом городишке! Этот ее агент… Ха!
Разве это агент? Не мог даже устроить приличный заказ, А ееподруга по комнате удрала, прихватив с собой ее лучшие платья. Представляешьсебе, украсть у другой работающей девушки…
Эй, откуда ты взял эту Мэриан? Меня зовут Жюстин… Я ужеговорила тебе три раза… Конечно, ты назвал меня Мэриан… Три раза. Чес-слово… Тыспятил или что… Послушь, не называй меня ни Мэриан, ни деткой, ни «эй ты». Уменя есть имя, как и у всякой другой… Вот и называй меня моим собственнымименем, забулдыга. Ты думаешь, я какая-нибудь девка и тебе достаточно толькохрюкнуть или сунуть мне десять долларов, как я сразу же лягу перед тобой…
Утром она дала мне номер своего телефона, чтобы мы моглиобходиться без посредника. А я дал ей еще пятьдесят долларов.
— Позвони мне, дорогуша, — сказала она, подкрашивая губы ибросая на меня лукавый взгляд.
Неотесанный, отвратительный, эгоистичный грубиян, неспособный даже имя ее запомнить, я был ей противен. Но, странным образом, я,кажется, и в самом деле так богат, как хвастливо утверждал, и швыряю деньгинаправо-налево.
