бал? Ну а если она — судьба Мариона? Разве можно прожить всю жизнь без настоящей любви? Не заключила бы сделку? Ту, первую, с Чертополохом? А у меня разве был выбор? Не вышла бы гулять? Может и не стоило. И не было бы вот этой второй встречи с Марионом, после которой девочка превратилась в воробья. Но…
Хотела бы я его не любить? И не знать?
Не уверена.
На следующий день я вскочила с рассветом, натаскала воды в кадушку, искупалась прямо в ледяной, колодезной, не подогревая её. Встряхнула волосами, оделась, вылила грязную воду под тыквы. Я не сдамся! И перед тем, как кукла попадёт к колдуну, мне нужно столько всего успеть сделать!
Матушка очень удивилась и обрадовалась, когда я ворвалась в её кабинет.
— Доброе утро! А не открыть ли нам кофейню?
— У тебя волосы мокрые, — ворчливо заметила она, — и почему ты постоянно ходишь в мужской одежде? Это неприлично, Дрэз.
— Нас… Мне всё равно. Давай, откроем кофейню? Сколько денег я должна унаследовать от отца? Нам нужно снять небольшое помещение где-нибудь в центре… Купить столики, столы, ткань для уличных зонтов от солнца и дождя… посуду…
— Не тарахти, Дрэз! Что за кофейня?
Я объяснила. Маменька только глазами захлопала:
— Мало будет желающих пить кофе. Он горький и невкусный. Ну и потом… Ты серьёзно думаешь, что люди пойдут в таверну, или как там ты её назвала, где не будет горячительных напитков, супа, мяса, рыбы? Боюсь, что проще выбросить эти деньги в речку. Или в Озеро Желаний. Там хоть мечты сбываются, как говорят глупые люди.
Она хмуро и сердито смотрела на меня, но я уже знала, что вон там, под слоями жира, прячется нежное и любящее сердце. А главное в человеке — именно оно. Ну а жир, что жир! Поменьше есть бараньего супа с пшеничным хлебом и побольше движений… Эх, я не успевала! У меня оставалось так мало времени, чтобы сделать всё, что я должна сделать, прежде чем…
Но не будем об этом.
Я хитро прищурилась:
— У нас дома есть кофейные зёрна?
— Нет, конечно. Зачем?
— А где их можно купить?
Зёрна продавали там же, где овощи и фрукты. В полуподвальном помещении было грязно, и, клянусь, я видела, как в мешок с фасолью юркнула маленькая милая мышка. Хорошо хоть мешочек с кофейными зёрнами стоял на полке ветхого шкафа, а не внизу, на полу. Но всё равно кофе неизбежно должен был пропитаться всеми этими запахами. К моей радости тут же оказались и какао-бобы. Не так всё плохо в этой вашей Родопсии.
Мама любила готовить. Папа обожал шоколадные маффины и латте, а мама больше любила капучино. Я же предпочитала эспрессо. Маленькая чашка и — ву а ля! — ты бодр и готов к подвигам. Эх, не меня бы сюда, а маму! С её страстью к разным необычным, простым и вкусным рецептам!
Уже выходя, я вдруг услышала громкий вопль с улицы:
— Все незамужние девушки должны оставаться дома! Принц ищет девицу, потерявшую на балу хрустальную туфельку…
Кричали, должно быть, герольды. Трубили в трубы, а затем зачитывали зевакам объявление. Раз за разом одно и то же. Они охрипли и очевидно устали.
Ну ясно. Началось. Я на миг остановилась, схватившись за сердце и стиснув зубы. Но, когда острая боль чуть стихла, отправилась прочь.
Не думать!
Это не моя сказка. Не моя… У меня будет лучше. Я не знаю, как выберусь из Холодного замка, как смогу расторгнуть кабальный договор с Чертополохом, но я это сделаю. А потом открою кофейню. Милую, уютную, для дам с собачками и девочек в бантиках. С открытой террасой. С петуньями, свисающими отовсюду. Разноцветными и яркими. С изящными столиками. С улыбающейся девушкой за прилавком: «Латте двойной или с амаретто?». Не знаю, есть ли у них тут петуньи и амаретто, но… что-нибудь придумаем.
Непременно.
И, может быть, иногда к нам будут заходить счастливые Марион с Золушкой. Наверное, мне будет больно видеть их влюблённые взгляды, но, может быть, и нет. Может быть, я наоборот буду радоваться. Ведь среднему принцу и так досталось от жизни по самое не хочу. А он не сдался. Так что, уверена, Марион достоин стать счастливым. А эта боль — пройдёт. Когда-нибудь.
Я тихонько напевала, обжаривая зёрна на чугунной сковородке, когда вошла Синди. Остановилась, прислонилась к дверному косяку.
— Ты не знаешь, каково это — быть сиротой, — вдруг сказала она, — с тобой всегда была мама.
— А с тобой — папа.
— Да, но мама… Мама это совсем другое! Папа ласкал меня только, когда выпьет. И тогда же жалел. И пропадал целыми днями из дому. Ты не понимаешь, как ужасно жить без матери! Да ещё и бедной, никому не нужной сиротке! Иногда у нас в доме даже куска хлеба не было. Я донашивала чьи-то обноски и бегала босиком, потому что у папеньки не было денег на обувь. Или он просто не понимал, что мне нужны ботинки.
— Вы знали ласки матерей родных, — запела я, — а я не знал, и лишь во сне…
— Ты смеёшься надо мной⁈ — обиженно перебила Золушка.
— Нет, извини. Просто напомнило.
— Ты не должна меня осуждать! Ты не понимаешь…
— А я разве осуждаю? — удивилась я. — И заканчивай с этим «ты не понимаешь!». Мы все не понимаем друг друга. Я — тебя, а ты — меня. Хочешь, чтобы поняли — объясни.
— Знаешь, как я плакала, когда отец привёл в дом мачеху?
— Почему? — я сняла кофе, поставила на плиту молоко, а зёрна засыпала в ступу и начала перетирать пестиком. — Насколько я понимаю, вы с папой жили в развалюхе, а этот дом отстроила вам моя мама.
Страдалица насупилась, поджала губы.
— Лучше бы мы продолжали жить в развалюшке, но вдвоём!
Я закатила глаза:
— Ага. Дура ты, Золушка! Даже не знаю, как ты будешь жить со своим прекрасным принцем. Марион даже на эшафоте будет петь задорные песни. А ты, даже окружённая прислугой и роскошью — ныть.
— Тебе легко…
— Да-да. Очень.
Я сняла едва не закипевшее молоко. Посмотрела на не растёртый кофе.
— Чем у вас тут мелют зерно?
— Мельницей, — огрызнулась Золушка.
Но потом спохватилась и нашла мне нечто вроде ручной мельницы: два каменные жернова, довольно небольших, ручка… Ну ладно. К сожалению, я не смогу заново придумать электричество, хотя и любила физику в школе.
— Марион — принц, — вернулась Синди к оставленному разговору. Видимо, ей нужно было что-то доказать. То ли мне,
