class="p1">Я хихикаю.
— Не уверен, что это правда.
— Значит, уважает тебя. Ты мог бы замолвить словечко, — с надеждой говорит он.
— Когда я вернусь. Я собираюсь на Арубу на пару дней во время матча всех звезд. Не волнуйтесь, тренер. Я буду делать упражнения.
— Ха. Звучит заманчиво.
— Я бы пригласил тебя, но у меня уже есть плюс один.
Он бросает полотенце мне на голову.
Я с нетерпением жду, когда смогу уйти с Новой. Да, паршиво, когда тебя обходят стороной, но это чертовски хороший второй вариант.
Плюс, я хочу показать ей, что могу справиться со взлетами и падениями сезона, не сходя с дистанции. Потому что, как бы я ни пытался сопротивляться этому, есть жизнь вне баскетбола.
Когда мы заканчиваем занятия в спортзале, мы с тренером выходим на улицу, и я поддерживаю его, когда он садится в мою машину.
— Что ты еще не сделал в этой лиге? — спрашиваю я. — Я двадцать лет тренируюсь.
— Двадцать три.
— Двадцать три, — поправляю я.
Он смотрит на меня с другой стороны машины.
— Ты прекрасно знаешь, чего я не сделал.
Чемпионат.
— Всю работу. Поздние ночи и ранние подъемы, дни, недели и месяцы в самолетах… ты делаешь это, чтобы победить, — с тоской говорит он.
Я пожимаю плечами.
— Ты дошел до финала. Трофей — это еще не все.
— Тебе легко говорить — у тебя он есть.
Когда я выезжаю с парковки, меня осеняет идея. Я обещал, что после тренировки отведу его в его любимый фастфуд. Как только он устроился за столиком с бургером и картошкой фри, я достаю телефон и делаю звонок.
— Да, мне нужно это сегодня. Сегодня днем, — слушаю, одним глазом наблюдая за тренером, поглощающим свой бургер. — Я знаю.
В трубку льется поток слов.
— Буду признателен. Спасибо.
После обеда я веду его в парк. Он провел несколько месяцев в закрытом помещении, и, если честно, я предпочитаю видеть его на свежем воздухе, а не в больничной палате или в тренажерном зале для реабилитации.
Мы оба закутаны в куртки, а люди катаются на коньках снаружи, на общественном катке. Мы занимаем скамейку неподалеку, наблюдая.
— Во сколько тренировка? — спрашивает он.
— У нас сегодня выходной.
Он издает недовольный звук, как будто идея отдыха ниже его достоинства. Но когда он снова заговаривает, я задаюсь вопросом, думает ли он о чем-то совершенно другом.
— Ты знаешь, почему я здесь?
— Потому что Тодд не повел бы тебя в парк.
Тренер фыркает.
— Нет, я имею в виду вообще здесь. В последние месяцы я мог просто отключиться. Просто уснуть. Бог свидетель, врачи, наверное, хотели, чтобы я так и сделал.
— Я не думаю, что они…
— Когда люди говорят о тоннеле и свете в конце, я всегда считал это чушью. Но путь есть. И есть свет, — он наклоняет голову, словно представляя себе это. — Но моя работа не была закончена.
Я наклоняюсь вперед, опираясь локтями на колени.
— Когда-нибудь вам придется уйти на пенсию.
— Почему? Что ты будешь делать, когда выйдешь на пенсию?
Я часто спрашивал себя об этом с тех пор, как получил травму, но так и не нашел удовлетворительного ответа.
— Путешествовать с Новой и моими друзьями. Навещу сестру. Возьму уроки гончарного мастерства.
Он фыркает, и я тоже смеюсь.
— Ты шутишь.
— Кто, черт возьми, знает. Я не художник, но у Новы это хорошо получается. Возможно, я что-то упускаю, — мы сидим в тишине минуту, прежде чем я спрашиваю. — А как насчет тебя?
— Я понятия не имею. Вот что пугает. Незнание.
Я киваю.
— Все пошло наперекосяк, но в этом году подписание контракта с «Кодиакс» показалось мне самым большим риском, на который я когда-либо шел. Как это возможно, что возвращаться к чему-то, что ты уже делал, страшнее, чем делать что-то совершенно новое?
— Потому что здесь есть призраки. Призраки того, кем ты был. Где ты был. Что вы делали в этих залах, с этими людьми. Но после того, как ты взобрался на гору, самое страшное в мире — это обнаружить себя в базовом лагере и посмотреть вверх.
Я кладу руку на спинку скамейки, наблюдая, как катается ребенок, похожий на его брата. Младший падает и ждет, когда его поднимут обратно.
— Когда я был молод, все, что меня волновало, — это быть лучшим, — говорю я. — Теперь я смотрю на такого парня, как Кайл, и понимаю, что не хочу быть таким. Но я не хочу продолжать в том же духе, пока мое тело не будет выходить из строя чаще, чем работать. Я не хочу, чтобы меня запомнили слабаком.
— Ты думаешь, Джордан или Коби добились бы того, чего добились, если бы искали одобрения? Они бы не осмелились. Они бы не рисковали, — тренер фыркает, натягивая шляпу на голову. — Мы не можем контролировать то, как люди нас запомнят, Уэйд. Мы можем контролировать только то, как мы сами себя помним. Если ты выйдешь на бой таким, каким тебя будут уважать, этого будет достаточно.
Я все еще размышляю над этим, когда на парковке неподалеку останавливается черная машина. Из нее выходят охранники.
— Пойдем, — говорю я тренеру, поднимаясь. — Это твоя машина.
Мы пересекаем стоянку, и охранник открывает дверь.
Я киваю тренеру, чтобы он садился первым, и перебираюсь на просторное заднее сиденье следом за ним.
Внутри лимузина огромный кейс и еще один охранник. Охранник открывает кейс, а внутри — чемпионский трофей.
Глаза тренера стекленеют, когда он подходит ближе, присаживаясь на краешек сиденья. Его ноги дрожат от усилий.
— Что это, черт возьми, такое?
— Ты хотел чемпионат, — говорю я. — Я принес тебе его.
Приз высотой в два фута представляет собой баскетбольный мяч в натуральную величину, весь из золота. Им обладало так много легендарных команд.
Тренер поднимает руку, стягивая перчатку, как будто хочет провести пальцем по блестящей поверхности трофея, но колеблется.
На его глаза наворачиваются слезы.
— Я не могу.
Существует суеверие, что нельзя прикасаться к трофею, если ты его не выиграл.
Я беру его руку и прижимаю ладонь к зеркальной поверхности.
— Мы сделаем это вместе.
26
НОВА
— Я ожидала, что у тебя будет больше выносливости, Спорт Спайс, — говорит Брук, когда мы вместе спускаемся по тропе. — Особенно после трех дней на Арубе с Клэем.
Кислорода не хватает, чтобы поддерживать мои ноги в тонусе, не говоря уже о посторонних движениях.
Но я все равно ухмыляюсь.
— Все еще восстанавливаюсь.
На Арубе было потрясающе. Мы плавали и ныряли с маской и трубкой,
