будто говоря взглядом мне не перегибать. Что он знает, что со мной все в порядке.
Бура сверлил меня взглядом, но молча ждал, пока я пойду его провожать.
– Маленький, что ли? – буркнула я и пошла вперед не оглядываясь.
Его проблемы, догонит или нет.
Но он догнал.
– У тебя есть истинный?
– Не твое дело.
– И где он?
– Не твое дело.
– У него с головой проблемы?
Я выразительно хмыкнула. А Бура попал в точку!
– Типо того.
А когда мы дошли пункта помощи, где находилась мама, я узнала о чернобуром кое-что новое. У него не было регенерации сверха, и обварился он так здорово, что кожа пошла волдырями, а мама перепугалась так, что заносилась по всему пункту.
– Плазму! Срочно! Здесь больше десяти процентов точно.
И меня еще приплела в помощь – доверила перевязку. И пока я заматывала руку Буры по плечо, он не сводил с меня прищуренного взгляда.
Зато мама болтала за двоих:
– У тебя один из родителей человек? Леська тоже расплачивается за мою человечность – плохо переносит холод, несмотря на звериную половину полярной лисицы. А как боль чувствуешь? Дать обезболивающее?
– Ничего не чувствую, – буркнул чернобурый.
Отвернулся и поморщился.
Ну да! Не чувствует он.
Я молча вытащила две таблетки из бластера, дождалась маминого утвердительного кивка и протянула парню.
А у него две руки забинтованы. Одна только по запястье, а вторая по плечо. Держать нечем.
Бура выразительно посмотрел на стакан, потом на меня. На стакан. На меня.
– Это мне что, тебя еще с руки поить? – возмутилась я.
– Не растаешь, дорогая, – мама настраивала колесико капельницы.
Я зло выдохнула и посмотрела на врага. Ладно, помогу, но только один раз.
Глава 10. Часть 2
За минувший месяц Бура изрядно питался моими нервами. В некоторые дни буквально фуршетил, ни в чем себе не отказывая. И мама это прекрасно знала, однако включала свою любимое милосердие ко всем пациентам.
И я считала себя всегда доброй. Правда. И отзывчивой. Но сейчас я наклонила стакан так сильно, чтобы Бура не успевал проглатывать, и вода стекала по его подбородку вниз.
Мелко, аж самой пакостно. Но я ничего не могла с собой поделать. Он всегда ко мне цеплялся, подставлял, насмехался и, вообще, показывал, что ненавидит меня с первого взгляда. Его первым словом мне было “Чучело!”. Моим – “Идиот!” Но мы не квиты. Я этот месяц находилась в таком подавленном состоянии, что многие его выходки оставляла без ответа.
И это было низко – отвечать сейчас. Самое плохое, что я получила от этого удовольствие.
– Ой! – Ахнула я. – Прости.
Бура посмотрел на меня так странно, что захотелось повести плечами, чтобы сбросить это взгляд. Чернобурый после ошпаривания вел себя не как обычно. Будто кипятком обдало не только кожу, но и то, что отвечало за издевки и ершистость.
Стало стыдно за себя настолько, что я поставила стакан с водой на стол и убежала под удивленным взглядом мамы и внимательным лиса.
Я забежала в трейлер, который предоставили нам с родителями, стянула куртку, повесила сушиться и разрыдалась. Совершенно неожиданно для себя. Если бы здесь был Саша, если бы он был нормальным, если бы…
Я захлебнулась мыслями, как и всхлипами.
Почему-то именно сегодня я четко поняла, что Саши действительно нет со мной рядом. После того сообщения он ни разу не позвонил мне и не написал. Моему истинному действительно все равно.
Он не одумался. Расстояние и мое отсутствие не доказало ему, насколько я дорога гибриду. Сашу не пробило на тоску. Он не ощутил чувство потери.
Он даже не заметил.
Факты были слишком жестоки и били наотмашь.
Я оплакивала свои ожидания, с которыми ехала сюда. Оплакивала этот месяц, когда я ощущала себя вроде и свободной, и в то же время втройне привязанной на цепочку ожидания. Сколько бы я не смеялась, сколько бы не говорила, что мне все равно, я ждала появления Саши.
Но я для него не имею значения. Не то, что Лина.
Я не спрашивала у родителей про нее. Не хочу знать. Как-то они попытались сказать мне о ее состоянии, но только услышав имя, я попросила их остановиться.
Я ждала других вестей. Что Саша спрашивает обо мне, что он сорвался с места, что едет.
Но я слишком размечталась. Кажется, я больше не могу отмахиваться от истины – между нами ничего нет. Точнее, с моей стороны есть все, а вот с его…
Я обернулась полярной лисицей вмиг, неожиданно даже для себя. Зверь у меня был еще нестабильный. Обычно для оборота мне требовалось очень много времени и сил, и он всегда был запланирован. Я буквально выжимала зверя из себя, а сейчас словно запрыгнула враз в белую шкуру. Папа говорил, что зверь вялый, потому что я всегда сдерживаю эмоции. А сегодня я дала им волю, дала волю зверю.
В трейлере стало тесно и нечем дышать. Лапы зудели от желания бежать по снегу.
Я выскочила в окно и понеслась, оставляя позади стоянку полярных лис, маму, папу, двух ухажеров и одного врага.
Я бежала, чувствуя, как эмоции зверя выходят на передний план. Желание поймать мышку, услышать ее движение под пластом снега. Я сосредоточилась на охоте, и человеческое сердце отпустило боль.
Так хорошо! Хорошо, но холодно.
Даже калачиком, даже в норе – холодно.
Холодно, но душе уютно. И сердцу не больно.
Я не знала, что в звериной шкуре так хорошо.
Папа постоянно говорил, что молодняк должен держать чувства под контролем, чтобы зверь не взял вверх. Вот я всю жизнь и держала. И что? В чем опасность? Это же так здорово.
Особенно то, что не чувствуешь той человеческой боли. Истинность обычно приписывают именно
