Дионисио бросился к Анике, едва любимая появилась на подножке, но девушка лишь бледно улыбнулась и затихла в его объятиях. У Дионисио упало сердце, он догадался – что-то случилось, но решил, что к Анике просто вернулась болезненная застенчивость. Кольнула знакомая обида.
Генерал с мамой Хулией вернулись из отпуска и привезли гостинцы, а Первая Весна решила задержаться в доме, чтобы попотчевать хозяев соусом агуакате. Генерал ворчал: мол, он всегда говорил, что зря мама Хулия выращивает авокадо в таком количестве, и начал искать предлоги, чтобы питаться в офицерской столовой.
Аника, погруженная в свое несчастье, не в силах им поделиться, все больше блекла и замыкалась в себе. Она была так напряжена, даже постель ее больше не влекла, и она сказала Дионисио, что не ляжет с ним, когда в доме его родители, они услышат. В ответ Дионисио заметил, что до отъезда родителей они преспокойно делали так каждую ночь. Он понимал, что следует уважать ее чувства, но не сомневался, что причин тревожиться нет. Он полагал, в ней говорит своевольное упрямство, раздражался, обижался, когда она его не слушала. Думал, может, это у нее просто очередной приступ целомудрия. Дионисио стал угрюмым и отстраненным, будто пес, которого забыли покормить. В раздражении он нарочно не обращал на Анику внимания, укрывался за страницами «Прессы» или язвил. Он не мог отделаться от навязчивого впечатления, что дело в чем-то другом, и потому стал холоден, как раз когда Анике, пожираемой безысходностью, больше всего на свете требовалась его любовь. Аника все глубже погружалась в отчаяние, вокруг глаз залегли морщинки, руки тряслись, девушка поминутно готова была разрыдаться. Она переживала отдаление Дионисио с такой горечью, будто он был полностью осведомлен о случившемся в Ипасуэно.
Самолету «Аэрокондор», реликту Второй мировой войны, не хватало сил лететь над горами. Собирая все пощечины ветра, он летел между ними. Стюардессу в нарядном красном платьице, такой же шляпке и с яркой губной помадой нещадно швыряло по проходу, когда она мужественно разносила апельсиновый сок в пластиковых стаканчиках, то и дело готовая сковырнуться в своих лакированных туфлях на высоких каблуках. Дионисио убеждал Анику, что, если сок долго держать в стаканчике, пластик начнет растворяться. Он надеялся, шутка ей понравится, но Аника думала о том, что скоро потеряет Дионисио, и своим безразличием его обидела. Она сидела, положив подбородок на руки, и размышляла, почему даже в самолете над сьеррой ее изводят козни злодеев.
Поездка в экипаже по задворкам Бастанкильи производила угнетающее впечатление. Анике во всем виделось отражение ее душевного состояния. Повсюду запустение, ни пятнышка свежей краски, упадок далеко шагнул за черту живописности. Дионисио взглянул на Анику, и ему вдруг показалось, что рядом – посторонняя женщина. Припухшее от одиноких слез лицо, никакой любви, и ведет себя так, словно изображает Аникино веселье. Ниточка света, что незримо их связывала, похоже, оборвалась, и Дионисио погрузился в пророческое уныние, что вполне совпадало с состоянием Аники. Он метал стрелы черной ненависти в канюков и стервятников, рассевшихся на крышах; все вокруг напоминало о смерти.
Через несколько часов, совершенно взмокнув, натолкавшись в давке среди мешков с кокосовыми орехами и чавкающих поросят, бог знает сколько времени проторчав на дороге в ожидании, пока крестьяне перегонят зебу, мельком увидев кусочки безмятежного Карибского моря, насмотревшись на пальмы, что махали, точно сигнальщики, резными листьями и приглашали в спасительную тень, Аника и Дионисио добрались до Новой Севильи.
Там на окраине города, в небольшом пансионе на улице Санта-Марта они легко нашли свободную комнату. Темноватую и прохладную, хотя без вентилятора и почти без движения воздуха. В кроватях водились клопы, на общей кухне – тараканы, зловонная уборная засорилась. Дионисио сходил в магазин за чистящими порошками и вантузом, Аника тем временем раскрыла балконные ставни и сдвинула вместе низенькие кровати на колесиках, дабы увеличить шанс, что она расстанется с любимым, неся в чреве его ребенка. Распаковывая вещи и прислушиваясь к морскому гулу, она почувствовала, как боль потихоньку стихает, и решила, что в этот отпуск до самого последнего дня они с Дионисио будут старыми друзьями и пылкими любовниками, у которых все только начинается. Когда Дионисио вернулся, она обняла его за шею и предложила:
– Милый, пойдем к морю.
Плавки и купальник они надели прямо под одежду.
Берег был усыпан банками из-под кока-колы и пепси, пустыми пачками «Мальборо» и «Кента», кучей неуничтожимых пластиковых обломков экономической экспансии Соединенных Штатов. Дионисио поднял пустую банку кока-колы:
– Все бы ничего, если б оставили название «инка-кола».
– Тут купаться-то можно? – спросила Аника. – Куда здесь нечистоты сливают?
– По-моему, канализация уходит по берегу в другую сторону. Но вот, говорят, акулы жрут здесь по человеку в год, особенно тех, кто в желтых купальниках. Слава богу, у тебя зеленый, а у меня плавки голубые.
– В этом году акулы уже отметились?
– Видимо.
– Вот и хорошо.
Стоял восхитительный денек, на небе ни облачка, от жары можно спастись только в воде; Аника чувствовала, что наконец сможет загореть и перестанет отличаться от прочего населения страны. Она бултыхалась в воде, потом выходила на берег, до изнеможения валялась на солнышке и снова бросалась в море. Глядя, как она смешно плавает брассом, Дионисио чувствовал, что любовь, не давая дышать, вновь затопляет его.
– Только не вздумай дурачиться! – кричала Аника. – А то я контактные линзы выроню! Смотри, если потеряю, ты у меня без зубов останешься!
Обнявшись, они стояли по горло в воде, солоновато целовались, и под самыми подбородками плескались волны. Она опустила руку, коснулась его, почувствовала, как он твердеет, а его рука скользнула к ней между ног и даже в воде ощутила, как она исходит соком, набухая. Аника взглянула сияющими глазами и пробормотала:
– Ах ты, старый греховодник!
В пансионе она сказала:
– У меня приятный сюрприз. Тебе больше не нужно пользоваться резинками. Я перешла на таблетки.
Дионисио изумился. Этот способ считался почти недоступным, и он не знал никого, кто бы им пользовался.
– Ты шутишь? – спросил он.
– Нет, дорогой, таблетки дал мне врач отца. Он привез из Западной Германии для богатых клиентов.
Дионисио припомнил, что как-то читал про таблетки в журнале:
– Но ведь надо принимать целый месяц, пока начнут действовать.
– Знаю. Я уже и принимаю месяц, – соврала Аника и, страшась его безошибочной способности угадывать ложь, сделала вид, что взбивает подушки.
Потом они с жадностью набросились друг на друга и очутились на кровати Аники. Из-за отсутствия практики то и дело сбивался ритм, а Дионисио, непривычный к острому ощущению соприкосновения с живой плотью, кончил слишком быстро. Но все равно они чувствовали, что вновь, словно по волшебству, влюблены, они смеялись и целовались, шептали нежные глупости, сплетясь в темноте, чувствуя, что после долгой отлучки вернулись домой.
