Валанс вздохнул. Юный император… Что теперь будет с остальными двумя?
Он дошел до Ватикана. И устало поднялся по лестнице в кабинет епископа, который все еще сидел за пустым столом.
- Не стоит больше бороться, монсиньор, - сказал он. - Они взяли его. Тиберий в руках Руджери. Утром они нашли у Марии Верди то, что вам не удалось найти вчера. Записочки были в одной из труб в ванной.
Вителли изменился в лице, и Валанс опустил глаза.
- Что вы намерены делать, монсиньор? Будете заступаться за него перед самим Господом, минуя суд земной? С каких это пор епископы берут под защиту убийц?
Валанс был в полном изнеможении. Пора возвращаться. Эдуар Валюбер может вздохнуть с облегчением: скандал не затронет его семью.
- С тех пор, как убийцы научились околдовывать епископов, - тихо сказал Вителли. - Он был наделен всеми достоинствами, какие могут быть у человека, и все загубил понапрасну. Я надеялся хоть что-то спасти, собрать его заново, восстановить, что ли… Я не мог, не мог сдать его в полицию.
- Как вы догадались, что это он?
- У меня давно уже были смутные подозрения. С тех пор, как Руджери поделился со мной кое-какими данными следствия, я стал наблюдать за читальным залом архивов. Приглядывал и за Марией Верди, без ведома которой там ничего не могло произойти. Все привыкли воспринимать ее как часть библиотечного инвентаря, но я попробовал взглянуть на нее как на живого человека, и мне это удалось. В четверг вечером я решился обыскать ее письменный стол. И нашел там два листка, исписанных почерком Тиберия, с пометками, о которых вы уже знаете. На следующий день, рано утром, я вызвал Марию к себе. По-моему, я напугал ее до смерти, но как только я сказал, что не выдам Тиберия, она обрадовалась и тут же изъявила готовность повиноваться мне, а впоследствии, когда все утрясется, покинуть библиотеку. Я уничтожил две записки, которые нашел у нее в столе, и она дала мне слово, что сегодня же вечером уничтожит остальные. Ибо эта безумная женщина благоговейно хранила записки у себя дома, вместо того чтобы уничтожать их. Она ушла совершенно потрясенная. А ночью Тиберий убил ее. Но даже после убийства, даже после того, как я увидел этот ужас, что-то не позволяло мне выдать его. Я решил рискнуть, и вчера, взломав дверь, проник в квартиру Марии, чтобы забрать записки, ведь это были единственные улики против Тиберия. Я не был уверен, что Мария, вернувшись домой, уничтожила их. К несчастью, я не успел найти записки. Полагаю, меня привлекут за соучастие. Мне пойти с вами?
- Руджери про вас не знает. Ему ни за что не найти человека, который сорвал печати с двери, и теперь для него это уже не имеет значения. Он забудет об этом.
Вителли вздохнул.
- Что еще тут скажешь? - пробормотал он.
- Мне пора возвращаться, - сказал Валанс. - Скоро я уеду.
- А вам есть, куда вернуться?
- Думаю, да, - осторожно сказал Валанс.
- Вот как, - сказал Вителли. - А мне некуда.
XXX
Но Валанс остался в Риме.
Он все никак не мог решиться уехать.
Тиберий уже четыре дня был под арестом, расследование закончилось, скоро должна была заработать машина правосудия, а он все никак не мог уехать. Хотя все остальные уже разъехались. Лаура, которую освободили от обязательства не покидать Рим, тоже, наверно, уехала. Клавдий и Нерон, наверно, вернулись к своим занятиям или куда-то еще, а епископ, должно быть, вернулся к созерцательной жизни и замкнулся в себе.
А он, Валанс, все никак не мог уехать. Он вставал поздно, часами бродил по улицам, ел, иногда с кем-то разговаривал, часто укладывался в постель, хотя спать ему не хотелось. На следующий день после ареста Тиберия он аккуратно уложил чемодан, а потом стал перекладывать то одно, то другое и в конце концов разобрал его весь.
С тех пор он ждал момента, когда ему станет понятно, почему он не уезжает. Его преследовало видение: Тиберий, нападающий сзади на Святую Совесть и перерезающий ей горло. Забрызганный ее кровью. Настоящий император Тиберий никогда не убивал своими руками, это делали другие по его приказу. Валанса не прельщала возможность снова увидеться с этим убийцей. С ним больше ничего нельзя было сделать, а значит, не стоило и думать о такой встрече. С другой стороны, почему бы не зайти к Руджери и не спросить, как там Тиберий? Это же нормально, в сущности.
А потом он уедет.
XXXI
- Вы все еще в Риме, месье Валанс? - спросил Руджери, вставая, чтобы пожать ему руку. - Что вас здесь удерживает?
- Дела, - пробурчал Валанс. - У меня перерыв между двумя встречами, и я забежал узнать, как продвигается следствие.
Руджери, похоже, забыл об их стычке. Об этом типе можно было сказать что угодно, но злопамятным его назвать нельзя было.
- Тут нет никаких секретов, - сказал Руджери. - За один год Тибо Лескаль - или Тиберий, если вам так больше нравится, - вынес из Ватиканской библиотеки одиннадцать рисунков, принадлежащих мастерам эпохи Возрождения, но не таких заметных, как набросок Микеланджело. Этот набросок Микеланджело его погубил. Пять рисунков он продал, и в результате у него набралась кругленькая сумма, которая сейчас лежит в сейфе одного парижского банка. Мария Верди получала свою долю, пятьдесят процентов, - очень неплохо, если учесть, что все рискованные операции, от встречи с покупателем до получения денег, брал на себя Тиберий. Всю эту историю он рассказал очень охотно. Он не в состоянии объяснить, зачем ему понадобилось столько денег, смеется и говорит, что просто не смог устоять, ведь это было так легко. В библиотеке ему все доверяли. Часто он проводил своего рода эксперимент: открыто выносил книгу, говоря, что вернет ее завтра, и референт Прицци позволял ему это. Разумеется, на следующий день он действительно возвращал книгу.
Руджери замолчал и принялся аккуратно наматывать галстук на указательный палец. У Валанса возникло ощущение, что следствие продвигается не так уж успешно.
- Меня уже тошнит от этого типа, - сказал инспектор.
И, перед тем как продолжить, достал сигарету.
- Когда Тиберий явился к нам, кроткий, благостный, даже несколько важный, он был босой. Сам так захотел. Пришлось дать ему обувь, потому что свою он оставил на улице, и она исчезла. Вы понимаете, каким неуравновешенным он может быть? С тех пор, то есть уже пятый день, он упорно отказывается надевать туфли или хотя бы носки - в особенности носки! Если к нему подходят, чтобы предложить обуться, он сразу начинает орать. Говорит, что ему представился редкий случай «проникнуться библейским духом», и он этот случай не упустит, требует, чтобы я показал ему статью закона, обязывающую его ходить в носках, если такая статья существует. Если такой статьи нет, я могу убираться ко всем чертям. Это его слова. Вчера он босиком явился на допрос к следователю. Он со всеми здесь держится так, будто пришел поиздеваться над нами. Это действует на нервы.
