чего встречается, много чего происходит, и ежели всё согласуется с твоими представлениями, то либо ты жалкий дурак, либо блаженный гений. Первое, как сам понимаешь, гораздо вероятней.
– Слушаю я тебя, дед, и верить не хочется. Я, конечно, не желаю цепляться за иллюзии, но слишком просто получается.
Между делом «дед» вскипятил чайник, разлил чай, достал из буфета коробку конфет, недоеденный торт из холодильника, и расставил угощения на кухне на таком же стеклянно-стальном столе, что и у отца.
– А это вполне может быть. Я не настаиваю на сложности и вполне допускаю нюансы. Ты ведь у нас в семье кроме всего прочего первый ещё и в том, что выучился не на ремесленника, юриста или финансиста, так что сам можешь кое-чему научить.
– Но только не в этом. Здесь, наверное, важнее всего жизненный опыт.
– Соображаешь. Ты пей, пей, а то остынет.
– Я люблю холодный.
– Дело хозяйское. Ты мне скажешь, чем намерен заняться дальше.
Аркадий очень обрадовался его вопросу: «Наконец-то первый здравомыслящий человек».
– Я ещё не определился, пока в раздумьях.
– Лукавишь, брат. Просто так ты сам выбирал университет? Просто так ты ездил заграницу? Просто так ты там проучился пять лет? А вернулся тоже просто так? Нет уж, внучок, если бы у тебя не было какого-нибудь плана или желания повыпендриваться, то на любом из этих этапов ты пошёл бы по пути наименьшего сопротивления, то есть в противоположную сторону.
– Не скажи. Намеренно я трудностей не искал, – но поскольку дед продолжал всё так же пристально на него смотреть, и ему самому хотелось поделиться своими соображениями, Аркадий начал говорить. – Мне нравится рисовать, и говорят, у меня это неплохо получается, только проблема в том, что каждый не гениальный, а хотя бы нормальный художник в моём возрасте уже написал несколько законченных работ, я же пока кистей с красками в руках толком не держал.
– И что ты намерен с этим делать?
– Какое-нибудь художественное училище, потом, может, удастся устроиться в мастерскую известного художника, будет видно.
– Но ведь училище – это среднее образование. Тебя не смущает такая деградация?
– А что делать?
– Отец уже в курсе, что выкинул на ветер кучу денег, затратив их на твоё образование?
– Почему на ветер? Совсем не на ветер. Чтобы быть мало-мальски вменяемым художником, надо хотя бы понимать, чем, например, отличается фламандская живопись от голландской.
– Понимаю. Неплохо у тебя складывается карьера.
– Постучи по дереву.
– Да где ж ты его здесь видишь! Так ты обсуждал с отцом свои намерения?
– Нет, пока не довелось. Мне кажется, он отнесётся к ним равнодушно.
– Ты правильно сказал, тебе это только кажется. Ты не знаешь Генку, он был очень рад, когда его сын решил заниматься искусством.
– Думаю, он ещё более рад, что Света решила продолжить семейную традицию. В таком случае меня можно отпустить.
– Тут ты ошибаешься. Чуть менее двух лет тому назад, в конце лета, мы сошлись в разговоре по этому поводу, ты успел уехать обратно, а девочки ускакали на море, он остался один, задержали дела. Пришёл на выходные с бутылкой, как ты понимаешь, уже не водки, а мягкого швабского шнапса (не возражай, это не водка), мы с ним потолковали, как подобает отцу и сыну. За Свету он волнуется более всего, девчонка встала не на ту дорогу. Я тогда его спросил, почему он её не отговорил? Тогда Гена припомнил мои грехи, я и отстал. Говорит, нельзя давить, направлять натуру, она сама найдёт себе дорогу, с чем, собственно, нельзя не согласиться. Он мягкий человек, скажу я тебе. Переживает за Свету, а поделать ничего не может.
– А ты не подумал, что это просто слабость? Натуру, мол, нельзя зажимать, а сам пытается прикрыть своё бессилие, или безразличие, или и то, и другое.
– Первым же делом, будь я в твоём возрасте, я так бы и подумал, но сейчас мне этого не позволяет совесть.
– Причём здесь она?
– Этим и отличается молодость от зрелости, я бы даже сказал, это целая пропасть, пролегающая между ними. Ты меня сейчас не поймёшь, но хотя бы запомни, что не должен человек так обманывать, поскольку подобной ложью он перечёркивает всю свою жизнь. Представь себе, внучок, у тебя есть дорогой твоему сердцу человек, который, как тебе кажется, делает то, что ведёт к гибели. Ты не можешь ему помешать, иначе ты его потеряешь, он не потерпит твоих возражений, поскольку воспримет их как личное оскорбление, ведь эта деятельность для него очень важна, фактически, это и есть его жизнь. Но и погибель не назначена на определённый день и час, она относительна, растяжима и отдалённа, поэтому ты тешишь себя надеждой, что близкий человек рано или поздно одумается и свернёт с опасного пути. Мне кажется, именно в таком состоянии пребывает твой отец, а подумать иное просто стыдно, это же его дочь.
– Пусть гибель и отдалённа, но она всё равно неотвратима.
– Это как посмотреть. До неё можно и не дожить.
– Тогда он ко всему прочему занимается ещё и самообманом.
– А кто им не занимается? Вспоминается одна философская система, в которой, прежде чем начать познавать, предлагалось сначала познать орудие познания, то есть познать, не начиная познавать. Смешно, правда? А ты, желая посвятить свою жизнь живописи, сначала изучил теорию, которая ею и близко не является, то есть занимаешься живописью, не занимаясь оной.
– И что ж ты раньше молчал? – спросил Аркадий, спокойно отхлебнув из чашки и поставив её на стол.
– А кто нынче не без греха? Я тоже думал, всему своё время, рано или поздно опомнится, и не так страшно в его возрасте потерять пять лет, тем более не впустую.
– Раз не впустую, значит и не потерять.
– Извини, внучок, за такую тривиальность, но всё относительно. Для занятий твоей ненаглядной живописью эти годы именно потеряны.
– И как, по-твоему, мне следует идти к своей цели? Так неправильно, сяк неправильно, никак, выходит, не правильно.
– Ты не забывай, познавая орудие познания, ты уже познаёшь, а не раскладываешь по полочкам инструменты. Если бы ты приехал после окончания университета с тройками в дипломе…
– У них другая система.
– …но с кучей рисунков, набросков, любой мишуры, я бы тебя понял, а пока остаётся лишь надежда на будущее, не более.
– Так как же надо?
– Всё сразу, вместе, и не боясь замарать ручки, в твоём случае в буквальном смысле в красках, и не пренебрегая теоретической стороной дела. На сегодняшний же день о тебе нечего сказать, может, ты хороший художник,
