думал. – Антеро расплылся в улыбке, которую только сумасшедший назвал бы теплой. – Материк наконец-то отпустил тебя, дитя. А что может быть лучше возвращения домой, правда?
Эти слова нашли удивительный отклик в душе Лины. И эта твердая как камень женщина разрыдалась, словно она действительно родилась здесь, а не в семье, где отец, проработав всю жизнь на целлюлозно-бумажном комбинате, скончался два года назад от инфаркта, а мать была на попечении пансионата для престарелых.
– Иди, дитя. – Антеро со слюнявой, пошлой мягкостью поцеловал ее в лоб. – Тебя ждут дары Красного Амая.
Будто пребывая на облаке, Лина позволила женщинам отвести себя к длинному дому, очень похожему на общественную баню. И если ее просто сопровождали, то Еву волокли силком. Девушка кричала и брыкалась до тех пор, пока не получила по лицу. Удар пришелся на левую скулу и переломил дужку очков, хоть они и не упали.
– Не сопротивляйся, сестра, – с нежной улыбкой сказала ей Лина. – Разве не по этой причине мы здесь оказались?
– Заткнись, сумасшедшая! Заткнись! – Глаза Евы на красном, заплаканном лице сверкали, будто алазмы.
Их ввели внутрь, и кто-то стянул с Лины футболку. Ее раздевали. Десятки пальцев гладили ее волосы и кожу, заставляя дрожать от предвкушения предстоящего. Не нужно было гадать о том, что сейчас произойдет. Духовное перерождение требовало простого и важного ритуала.
Им предстояло омовение.
3
Три вещи занимали в тот момент доброго доктора. «Добрый доктор» – именно так любил называть себя Харинов, когда после особо сложного трюка с инструментом патологоанатома от пациента не поступало жалоб. Юмор из морга. Ду-да!
На самом деле все было хуже некуда. Во-первых, в поясницу и колени будто вкрутили железные болты, этакие маячки, напоминавшие о возрасте, когда хруст суставов слышишь чаще, чем хруст жареного картофеля. Во-вторых, Харинов на собственной шкуре ощутил, что значит оказаться меж двух огней. В данном случае огонь был влажным и душным – с двух сторон. Как только у дверей бани послышались шаги, ему пришлось скользнуть внутрь – в облака пара, из которых доносились всплески воды и шлепанье босых ног. Ну и третьей вещью, занимавшей доброго доктора, была чудовищная статуя в зале, явно прославлявшая уродство и жестокость.
– Давай же, харя, шевелись! – шепотом сказал себе Харинов.
Подстегиваемый голосами, доносившимися из предбанника, оставшегося за спиной, он в полусогнутом положении двинулся вперед. «Полусогнутый» в его случае означало «втягивая голову в плечи до тех пор, пока шея не сказала ему, что он не черепаха».
Рога и острые углы каменного монстра вынудили его двинуться по дуге. Три или четыре влажных силуэта, овитые паром, находились у левой стены, пытаясь совладать с одной из пыхтевших печей. Но куда интереснее было то, что находилось в конце зала. Там, на скамье, стояли корзины с бельем. Судя по всему, чистым.
В голове Харинова сложилась скабрезная картинка. Вот он или она заходит в эту чертову баню, потом пожимает статуе пенис в знак приветствия, моется и, наконец, отправляется в конец зала, где одевается и выходит наружу. Проще простого.
И тем не менее появление мужчины оказалось полнейшей неожиданностью. Харинов ахнул, сообразив, что его обнаружили, но мужчина не проявлял враждебности. Серые глаза на приятном и гладком лице смотрели внимательно и чуть испуганно. Руки, опущенные вдоль совершенно немужского тела, нервно подрагивали; с мочалки, зажатой в кулак, капала пена. Скользнув взглядом по рубцам на груди, дотягивавшим размерами до двух блюдец, и взлохмаченному, но пустому лобку неизвестного, Харинов все понял.
Перед ним не мужчина – женщина, на чьей плоти лежал кошмарный запрет следовать природе. Вдобавок, кто бы это ни сотворил, он не подумал о том, чтобы провести еще одну операцию – по сращиванию толстенных пальцев птичьих ступней.
«Господи, тот же порок развития!» – выстрелила в голове Харинова мысль.
– Ты чужак. – Женщина, которой, судя по намечавшимся морщинам, не так давно перевалило за тридцать, не утверждала и не спрашивала, а констатировала очевидное.
– Я мужчина. Харинов. Боря.
Нелепое упоминание о том, что он мужчина, привело женщину в замешательство. Подошли остальные – три девушки с такими же обеспокоенными глазами и тем же уродством ног. Только лица, их невероятные и чистые лица говорили о том, что Леонардо да Винчи написал не всех красоток.
– Ты помощник Саргула? – неожиданно спросила женщина.
Харинов увидел, как они напряглись. Будь рядом Ева, она бы подсказала правильный ответ, но она осталась в храме, вместе со своими очками задаваки и Линой, и потому пришлось отвечать наобум.
– Ну-у, как сказать… – А сказать хоть что-нибудь было нужно. Харинов торопливо оглянулся на дверь предбанника. Ни движения. – Да, Саргул – мой босс. Это же ничего? Я могу уволиться, если что.
Пауза затянулась, а потом женщина сказала:
– Тогда мы поможем тебе, чужак.
Его, опешившего и напрягшего разом все мышцы, подхватили под руки и потащили в конец зала.
В какой-то момент в разуме Харинова всплыл вопрос: почему эти недоженщины были здесь, а не отправились в храм?
На глаза попались четыре тазика с замоченной одеждой, настолько грязной, что можно было предположить, что ее владельцы катались по углям после особо удачной шутки. Вероятно, незапланированная служба в храме в некотором роде объявила воскресенье, а в воскресенье полагалось отдыхать и поклоняться. А еще ни один храм не потерпел бы грязного прихожанина. Или служба все-таки была запланированной?
– Где твоя птица, чужак? – спросила женщина.
Дверь предбанника позади открылась, и Харинова прошиб холодный пот, хоть кругом и стояла влажная духота.
– Птица? – переспросил он с тревожным недоумением. – Какая еще птица? Мы приплыли. Никаких птиц. Может быть, рыбы?
– Песок или камни?
– Что?
– Отмель или черные скалы? Где находится лодка? Быстрее!
– Отмель. Отмель! Мы – на отмели!
Выход находился перед носом, и Харинов уже было потянул за ручку законопаченной двери, но его удержали чьи-то сильные пальцы.
– Беги на север, до скважины, оттуда направо, вдоль багульника. – Говорила женщина быстро, ежесекундно оглядываясь. – Увидишь черные камни, ведущие к воде, будто поземка, беги дальше. Так доберешься до отмели.
Харинов ощутил себя непроходимым тупицей.
– А где север? – спросил он, открывая дверь. Изумрудный хвойный мир резанул по глазам.
– Прямо. – Следующий вопрос женщина предугадала сама: – Багульник – сиреневые цветки на кустах.
Наконец его отпустили, и Харинов выбежал наружу, вновь оказавшись в царстве лесных теней и хвои.
За спиной из сужавшейся щели между дверью и косяком донесся дрожащий голос:
– Призови Саргула, чужак. Пусть сожжет эту проклятую землю.
Дверь еще какое-то время оставалась открытой, но Харинов ничего не ответил, и она закрылась.
