Живой даже на дверь слегка надавил, но она предательски скрипнула.
— Товарищ Кузькин, ступайте на берег. — Диспетчерша встала и выпроводила Фомича за дверь. — Когда надо — позовем.
Делать нечего. Живой вышел на берег.
Неподалеку от конторского дебаркадера стояли две большие деревянные баржи. Возле барж сидели две бабы в фуфайках да мужик, небритый, седой, в резиновых сапогах и брезентовой куртке. «Видать, матросы с баржи», — сообразил Фомич.
— Вы чего, как цыгане, расположились? — спросил он, подсаживаясь к мужику и вынимая кисет.
— Да уволили… Без предупреждениев, — ответил матрос, закуривая Фомичовой махорки.
— Как так?
— Да вот так… — Матрос длинно выругался. — Начальник новый появился.
— А Садок Парфентьевич?
— В отпуск ушел. Остался за него заместитель по кадрам. Нового прислали… Такая щетина, что не говорит, не смотрит.
— Вот оно что! — Фомич теперь понял, почему его в кабинет не пустили. — До порядку, видать, охочий. Меня тоже вот с места сорвал. Пристань моя чем-то не понравилась. Во-он она стоит! — Фомич кивнул на свой дебаркадер, причаленный к берегу. — Из Прудков сняли.
— Ликвидируют?
— Ну, этот номер у них не пройдет. Мы тоже законы знаем. — Фомич сплюнул в воду. — А вы откуда?
— Из-под Елатьмы.
— Дальние!
— Не говори. Мы дрова на барках возили. А тут на Петлявке камень где-то не успели вывезти. План, что ли, не выполняют. Он и задержал наши баржи. «Выгружайся!» — «Как так?» — «А вот так. За камнем пойдут ваши баржи». — «А мы?» — «Неделю посидите на берегу. Ничего с вами не случится». Вот и сидим. И домой ехать — за сто верст киселя хлебать. И тут несладко. Ребятишки…
— Да, этот храбрец, видать, из выдвиженцев, — сказал Фомич. — Я к нему было сунулся — и на порог не пустил. Через дверь поговорили… В нашем районе был один такой. Сапог сапогом, а войдешь к нему в кабинет — и не глядит. Сам, паразит, сидит, а тебя стоять заставляет. А все почему? Потому как академию под порогом кончал. Вот и этот заместитель по кадрам, видать, такой же академик…
Матрос толкнул Фомича локтем в бок. Фомич обернулся и застыл. Перед ним стоял в синем кителе, в фуражке с крабом Мотяков. По тому, что был он в сопровождении Владимира Валериановича и дюжего парня в резиновых сапогах и в фуфайке, — видать, второго матроса с баржи, — Живой сразу догадался, что новый заместитель по кадрам и есть не кто иной, как сам Мотяков.
Он не крикнул на Фомича, не обругал его — только повел ноздрями, как бы принюхиваясь, и ушел, так ничего не сказав.
— Ну, теперь он сядет на тебя верхом, — сказал матрос в брезентовой куртке.
Фомич только плюнул и кинул окурок в Прокошу…
С тяжелым сердцем шел он теперь в контору. Мотяков на этот раз не заставил его ждать за дверями. Он кивнул Фомичу на стул у стены, сам прошелся несколько раз по кабинету, знакомо заложив руки в карманы. Наконец сел за стол и еще долго смотрел на Живого, будто впервые видел его.
— Я хочу, чтобы вы нас правильно поняли, товарищ Кузькин, — сказал он, миролюбиво и очень даже любезно глядя на Фомича. — В Прудки ваш дебаркадер не пойдет.
— А куда же он пойдет? — У Живого в момент взмокла вся спина.
— На Петлявку, в Высокое. Будет стоять там под общежитие грузчиков. Отправляйтесь завтра же.
— А в Прудки кто пойдет?
— В Прудках пристань сокращаем в целях экономии.
— А пассажиры как же?
— Там пассажиров-то два человека в день. Один убыток.
— Вон вы как рассуждаете! А ежели на Север двух человек посылают? Им и самолеты дают, и шиколату с мармеладом на цельный год. А наши чем хуже их?
— Ты мне политграмоту не читай, враз и навсегда… У нас план — сократить две пристани. Экономия. Понял?
— На двух шкиперах много не сэкономишь.
— По нашему участку — да. А по всей стране? Сколько таких участков? Может, сто тысяч? Вот и подсчитай.
— Насчет остальных я не знаю. Только мне в Высокое никак нельзя итить. Я весь оклад там проем. А чего семье пошлю?
— Не хотите — увольняйтесь.
Живой вдруг вспомнил про заявление насчет ремонта, вынул из бокового кармана, в бумажнике хранилось.
— Поскольку дебаркадер мой худой, вода натекает за ночь по самые копани, в Высокое мне итить одному никак нельзя. Там семьи у меня нет, которая помогала бы отливать воду. Либо матроса мне назначайте, либо жену мою матросом проводите. Прошу не отказать в просьбе. — Живой положил заявление на стол перед Мотяковым.
Тот прочел и пронзительно уставился на Живого:
— Ты с кем это думал, один?
— Один.
— Вот и поезжай один в Высокое. И не дури.
— Не могу… Дебаркадер течет. По самые копани вода. Идите посмотрите.
— Ты ее нарочно напустил.
— Я вас не понимаю. Как так нарочно? Поясните! Вы человек при должности.
— Я знаю. Я все знаю, враз и навсегда! — Мотяков погрозил пальцем. — Выводишь на берег и заливаешь воду.
— Это как же? Через борт ведрами? — Живой иронически глядел на Мотякова.
Тот понял, что хватил через край, но продолжал напирать:
— А по-всякому… Ты мастер отлынивать от работы. Я тебя знаю.
— Ага! — Живой мотнул головой. — Есть такая притча о гулящей свекрови и честной снохе. Свекровь подгуливала в молодости и не верила снохе, что та мужу верность соблюдает. И сына учила: ты побей ее, может, откроется. Так и вы.
— Поговори у меня! — Мотяков не так сильно, как бывало в рике, но все же ладонью прихлопнул по столу. — Захочешь работать, сам качать будешь.
— Я вам что, камерон? У меня на руке вон только два пальца. Я инвалид войны. Давайте мне матроса!
— Да пойми, голова два уха! Сокращение у нас. Либо иди в Высокое, либо увольняйся, враз и навсегда.
Вышел Фомич от Мотякова как во хмелю, аж в сторону шибало. Зашел в ларек.
— Валя, дай-ка мне поллитру перцовочки.
— Ты чего нос повесил, дядя Федя?
— Небось повесишь… — Фомич только рукой махнул. — Вся жизнь моя к закату пошла…
Возле ларька встретил его небритый матрос в брезентовой куртке.
— Ну, что он тебе сказал?
— В Высокое посылает. А мне жить на два дома никак нельзя. Всего четыреста восемьдесят
