не пойду! Не пойду! Не пойду! Не пойду!
Вопли Гюрзы буквально оглушали. Будь здесь дядя Франк, он бы точно сыграл в ящик от такого ора.
— Другого нет, иди в этот, — придав голосу начальственный тон, строго сказал Луцык.
Привереда затихла, вытерла мокрые щеки рукавом и всхлипнула:
— Может быть, тут есть торговый центр или «Макдак»…
— Да пойми же ты наконец, что мы на другой планете! Здесь нет ни торговых центров, ни «Макдаков», ни палаток с шаурмой, ни нормальных туалетов! Это Карфаген, детка! Тут люди мхом задницу подтирают! Слышишь? Мхом!
Удивительно, но это подействовало. Гюрза присмирела и тихонько сказала:
— Джей, проводи меня, пожалуйста. Одна я боюсь.
Заглянул в гости Лаптев. Выглядел он уставшим, на лбу выступила испарина, а лицо покрывали красные пятна. В руках председатель держал крынку, накрытую белоснежной тряпицей.
— Ох и замаялся я сегодня, ребятки, — сказал главный коммунар, вытирая лицо платком. — Встал ни свет ни заря, и сразу в лямку. Тяжела председательская ноша. Я вам, кстати, молочка принес. Жена с утра надоила. Парное. Пейте.
Кабан сделал из крынки щедрый глоток.
— Какое вкусное! — оценил он, вытирая губы рукавом. — А у вас тут что, и коровы имеются?
— Нет, что ты. Когда-то мы пытались буйволов приручить, но не получилось. А молоко ослиное.
— Чего⁈ — глаза Кабана расширились до размера футбольной шайбы.
— Говорю, молоко ослиное. Понравилось?
Кабан зажал рот ладонью и бросился вон из комнаты.
— Чего это с ним? — удивился Лаптев.
— Аллергия на ослиное молоко, — прыснул Луцык.
Но Лаптев не просек прикола.
— Бывает, — понимающе сказал председатель. — У Ленвлады тоже такая проблема. Как выпьет нашего молочка, сразу задыхаться начинает… Ну как вы тут устроились?
— Нормально. Но вот что я тебе скажу. В Маяковке завелся бельевой фетишист.
— Фашист? У нас отродясь таких не было!
— Не фашист, а фетишист. Так называют людей, которые делают из нижнего белья культ и испытывают от этого возбуждение.
— Возбуждение в смысле… — Лаптев хлопнул ладонью по вертикальному кулаку.
— В этом самом, — кивнул Луцык.
— Тогда с этого места поподробнее.
— Какой-то извращенец свистнул мои труселя с бельевой веревки.
Председатель хмыкнул и задумчиво провел большим пальцем по подбородку:
— Непорядок.
— Вот и я о том же, — кивнул Луцык.
— Проблему решим. Выдам тебе новые трусы со склада, — уверил писателя Лаптев.
— Хорошо бы.
— А выбор у вас большой?
— Чего?
— Ну, я предпочитаю обтягивающие плавки.
— У нас только классические трусы на складе. Семейники. Отличная модель. Все дышит.
— Что дышит? Ванька-встанька? Как он может дышать-то?
— Это я образно сказал.
— Странные у тебя образы.
— Только умоляю, об этом инциденте никому ни гу-гу. Народ у нас острый на язык, вмиг придумают какое-нибудь обидное прозвище, хрен отвяжешься. А то вот был у нас такой человечек, Пьер, так он обмолвился как-то, что ему нравится мультфильм «Золушка», с тех пор его и прозвали Золушкой. А еще один был по фамилии Сыроватко. Как же я просил его молчать об этом, но он, дурак, проболтался. И стал Тампоном… Так что, мой совет, помалкивай в тряпочку. А то окажешься Трусняком или Труханом.
— Буду иметь в виду. Спасибо, что предупредил, Сергей Леонович.
— А этого бельевого фашиста мы обязательно найдем и строго накажем, не сомневайся!
— Фетишиста, — поправил Луцык.
— Тьфу! Придумают же! В наше время такого не было!
— Капитализм, — голосом Ивана Данко сказал Луцык.
В комнату вернулись Джей и Гюрза. Последняя была спокойна, как удав. Видать, посещение туалета прошло без эксцессов.
— Что с Кабаном стряслось? Он нас чуть не заблевал, — сказала Джей.
— Поплохело ему, — ответил Луцык. — Попил ослиного молочка.
— Ослиного? Дай-ка попробовать.
Она отхлебнула из крынки и удовлетворительно кивнула.
— Молоко как молоко. Очень даже вкусное. Пробовал?
Луцык отрицательно выставил вперед ладонь.
— Нет, я пас.
— Гузя, не хочешь? — обратилась Джей к плаксе.
Та отрицательно покачала головой.
— Кстати, а как насчет ваших способностей? — снова заговорил председатель. — Уже разобрались, что у кого?
— Про мой дар уже все знают, — сказала Джей.
— А у остальных что?
— Мне кажется… — Луцык замялся. — Я научился лепить.
— Лепить?
— Угу. Недавно вот смастерил из хлеба лошадку. Хотя прежде никогда лепкой не занимался.
— Значит, ты теперь у нас гончар?
— Не знаю. Надо попробовать.
— Что ж, полезный навык. После сходки отведу тебя в гончарную мастерскую, проверим. Еще будут новости?
— Я научилась быстро считать, — проговорила Гюрза.
— Вот как? А ну сочти, сколько будет восемьсот пятьдесят два умножить на семьдесят три?
— Шестьдесят две тысячи сто девяносто шесть.
Лаптев достал из кармана блокнотик и карандаш и принялся выводить на клетчатых страницах каракули.
— Тютелька в тютельку! — просиял он.
— А сколько будет пятьсот двадцать три умножить на тридцать три и разделить на пять? — с подозрением поинтересовался Луцык.
— Три тысячи четыреста пятьдесят один и одна восьмая.
Председатель снова произвел проверочные вычисления в своем блокноте:
— Все верно. Будешь работать под моим началом в администрации. Счетоводом. А то моего прошлого сотрудника ящер загрыз.
Явился Кабан. Лицо у него было зеленого цвета, губы подрагивали.
— Дружище, тут начальство интересуется, обрел ли ты какие-нибудь суперспособности? — обратился к нему писатель.
— Пока пусто.
— Ну ничего, всему свое время, — утешил его Лаптев и звонко хлопнул в ладоши. — А теперь собирайтесь, и на сходку. Надо кое-какие вопросики обкашлять.
13. Во все тяжкие
Остап растерянно смотрел на нового противника.
Ржавый молчал, обреченно уставившись в землю. Его голова безвольно свесилась набок, он покачивался, как марионетка на ветру. Из носа шла кровь.
— У тебя это… — Остап провел пальцами у себя под носом.
— Пустяки, до свадьбы заживет, — равнодушно сказал паренек, но кровь все же вытер.
А окружившая загон толпа требовала продолжения «банкета». В воздух взметались десятки кулаков. Все, включая детишек, протяжно скандировали:
— Убей! Убей! Убей!
«Эх, мне бы сейчас автомат, без всяких сожалений пустил бы эту шатию-братию в расход!» — обведя их презрительным взглядом, подумал Остап.
— Сжальтесь! Он же на ногах
