грязного полиэтилена.
— Играю в группе «Ангелы Сатаны», — ответил я.
— А, понятно, — Конрад бросил на меня чуть насмешливый взгляд, по которому стало понятно, что особой популярности наше творчество среди него не снискало. Но он в курсе о нашем существовании. — Солиста вашего знаю. Встречались разок.
Он фыркнул, подавляя смех.
— Саня что-то учудил опять? — с пониманием покивал я. Конрад мужик дельный, фигни не скажет. А знать свою стартовую репутацию — это неплохо. Особенно если она так себе.
— Саня? — недоуменно встрепенулся Конрад. — А, точно. Астарота же Саша зовут. Ну да, можно и так сказать.
Но в подробности вдаваться не стал. А я не стал настаивать, чтобы не уронить свои акции еще ниже. В «Подсолнухе» Конрад двинулся, как ни странно, к пустующему продуктовому, а не к наливайке. Пожилая продавщица с усталым и недовольным лицом, похожая на чучело совы, ожила.
— Куда претесь, мы уже закрываемся!
— Да мы ненадолго, теть Тань! — расплылся в улыбке Конрад. — Мы от Шутихина!
— От Геннадия Львовича? — тут же преобразилась продавщица. — Он же сам собирался зайти…
— Гости у него, невежиливо уходить было, — подмигнул Конрад.
— Сюда проходите, вот тут, под прилавком пролезайте, — тетя Таня сдвинула клеенку, маскирующую вход. — Я в подсобке уже все сложила.
Подсобка не пустовала, в отличие от прилавков. На полках стояли картонные коробки, и сверху на некоторых — бумажки с именем-фамилией. Нам она выдала две.
— А портвешка еще бутылок пять не завалялось случайно? — спросил Конрад, сгружая на меня одну из коробок.
— Четыре только есть, — покачала головой тетя Таня.
— Давайте четыре, — покивал Конрад. — Лучше, чем ничего.
Он вынул из кармана ком налички.
— Я могу тоже вкинуться, — сказал я.
— Забей, — отмахнулся Конрад. — Девушке конфет купи лучше.
Хозяин-барин. Я пожал плечами. Насильно совать не буду. Фронтмен «Парка культуры и отдыха» и в те голодные годы не бедствовал, а мое время еще наступит.
Мы вернулись в студию, когда второе отделение концерта уже началось. Судя по лицу Конрада, на то и был расчет. Вместе с коробками мы незаметно просочились с коробками, в которых явно были не только бутылки, на крохотную кухню. Где тихо сидели двое вполне взрослых мужичков явно не совсем из музыкальной среди, а скорее из художников. И ждали как раз нашего каравана.
— Ты давай, молодежь, иди музыку слушай! — выпроводили меня, снабдив парой бутылок «трех топоров».
Я протиснулся поближе к Бельфегору и устроился на полу.
— Ты где пропадал? — прошептал он, не сводя глаз с поющего Сэнсея.
— За догоном бегал, — я продемонстрировал бутылки. Сорвал с них крышечки и передал дальше по рядам. Публика оживилась и как-то даже заволновалась. Сэнсей встретился со мной глазами и подмигнул.
— Знаете, однажды мы выступали в странном городе Сыкрывкаре, — начал Сэнсей свою очередную байку. — И у принимающей стороны возникли проблемы с помещением. Концерт должен был быть во дворце культуры, но вмешалась партия, надавила на директрису, и нас выперли. Вот представьте, зима. Метель. Темень ночная. И мы все такие красивые на крыльце дворца культуры с колоннами. Я почти был готов объявить, что концерт отменяется, простите, мол, ребята. Но тут один товарищ сказал, что у него есть вариант. «Я, говорит, работаю ночным сторожем в детском саду. А сейчас смена моего товарища. Ночью детский сад точно никому не нужен, и если все пообещают вести себя прилично, то…» Угадайте, что все пообещали?
Публика понимающе засмеялась.
— К пяти утра об этом своем обещании все, разумеется, забыли, — продолжил Сэнсей. — И мне до сих пор за это стыдно. Но особенно мне было стыдно, когда я проснулся. Лежал я, свернутый в какашечку на крохотной детской кроватке, а меня из эмалированного чайника поливала удивительно прекрасная, но очень сердитая девушка. Так вот… На самом деле, я хотел посвятить следующую песню девушкам, но увидел сейчас, как Велиал принес портвейн, и почему-то вспомнилось. Наверное, потому что в тот раз мы тоже пили «Три топора». Ваше здоровье, друзья!
Пальцы гитариста снова забегали по струнам в замысловатом переборе, а Сэнсей запел.
— Такая родная, с босыми ногами
По белому снегу
По мокрой траве
Ты знаешь про Гегеля и оригами
К родному ночлегу
В твоей голове
Шаг вперед, беги и взлетай
С края крыши над спящими домами
И никогда меня не отпускай
Лучше сложи из души оригами…
Я тоже открывал рот, делая вид, что пою. Кажется, последние несколько песен все зрители знали наизусть. Это только я их слышал впервые.
Второе отделение было короче первого. Даже с учетом того, что Сэнсей по громким просьбам зрителей спел еще две песни, которые сначала не собирался. Шуточнул, про русалку, живущую в ванне художника. И слезливую балладу про письма на осенних листьях.
В крохотной прихожей началась толчея, часть зрителей торопилась на выход, чтобы успеть на последние трамваи. Сэнсея обступил народ, жаждущий подписи на свежекупленных кассетах. Бельфегор вздохнул и сделал движение в сторону выхода, но я придержал его за рукав.
— Мы же на трамвай не успеем, пешком идти придется! — с тревогой в голосе проговорил рыжий.
— А нам и незачем, — прошептал я и подмигнул. — Утром уедем.
— Утром? — глаза его радостно сверкнули.
Вообще, конечно, про Бельфегора на кухне речи не шло. Но насколько я успел прочекать местную атмосферу, выгонять его никто точно не станет. Это у истеричного Астарота были все шансы спуститься с лестницы на пятой точке, а обаятельный мальчишка Борис вряд ли кому-то отдавит больную мозоль и напряжет. Ну и еще — в такие вот компании «своих» можно и не попасть, если скромненько ждать, когда позовут. Меня позвали. Но если бы это было не так, я бы все равно попытал счастья вписаться в послеконцертный движ самостоятельно.
Прощание и исход зрителей длились в общей сложности минут двадцать. Пока все толпились у выхода, взрослые приятели хозяина студии наводили порядок. В центр здоровенной комнаты вернулся диван, который до этого непонятно где прятался, и четыре старых скрипучих кресла. Точно так же волшебным образом появился стол. Верхний свет выключили, а на самые разные поверхности и на разной высоте расставили свечи. Из электрических осветительных приборов осталась только старая настольная лампа в дальнем углу, под которой стоял круглый аквариум с меланхолично шевелящей плавниками золотой рыбкой.
Дверь захлопнулась. Голоса самых последних уходящих приглушенно зазвучали на лестнице.
— Вы уже слышите ее, да? — громким шепотом сказал Сэнсей, замерший в самой середине огромной комнаты, раскинув руки. — Это же блаженная ти-ши-на…
Несколько секунд оставшиеся молча сидели без движения. Впитывая, так сказать, философию момента. Но потом распахнулась дверь кухни, и в лучше света возник товарищ Шутихин, а за спиной его маячили два
