— Салам алей кум, Мишель Герхард фон Штольц-оглы. И вам, Ольга-кызы...
— Алейкум асалам! — привычно отвечал Мишель-оглы...
Ну кто их найдет?... Кто догадается здесь искать?!
Так думал Мишель Герхард фон Штольц.
Никто и никогда!...
И... ошибся!...
Глава 27
Ныне Сухаревка уже не та — не гудит, не месит грязь тысячами ног, не завлекает зычно примерить лучший в Москве товар, не торгуется до хрипоты, не снимает с себя последние порты, чтобы тут же, в ближайшем трактире, пропить вырученные деньги, а после валяться где-нибудь в тени башни, отсвечивая срамотой. Где-то теперь ряды старьевщиков, где можно было купить за пятак нательный крест Наполеона или поддевку царя Соломона? Где полупьяные, разбитные гармонисты, наяривавшие на истертых тальянках похабные частушки?
Нет ничего!
Но жива Сухаревка! Без гомона, без песен, без шумной, всем миром, ловли воров-карманников, без веселых драк. Нет уже лавок, но сидят, прямо на земле, подстелив под себя какое-нибудь тряпье, продавцы, ходят вдоль рядков немногочисленные покупатели, шныряют меж них темные личности, предлагая ворованный, а то и вывернутый из карманов убиенных товар. И теперь все, что ни пожелаешь, можно купить на Сухаревке — хоть наган, хоть целый пулемет...
Гуще всего народа в съестных рядах — сидят подле своих телег, закутавшись по самые глаза в овчиные тулупы мужики, съехавшиеся из окрестных сел, а то и подале, чуть не из самой Вологды, предлагают муку, картошку, мясо, сало. Глазки вострые, хитрые, а в телеге, а то и под овчиной схоронен заряженный обрез. Денег не берут, деньгам нынче веры нет, меняют припасы на мануфактуру. Долго трут меж пальцев ткань шароваров, стучат костяшками по подошвам сапог, торгуются. Берут не все, а лишь то, что в хозяйстве сгодится. Случается, что иной с голодухи прямо здесь пальто скидает и бежит вприпрыжку по морозу, зажимая в руках шмат сала. Многие мужики, из тех, что побогаче, что набрали сапог на век вперед, меняют еду на буржуйские вещицы, которые раньше только у своих помещиков видали, берут золотые — луковицей — часы, портсигары с монограммами, серебряные подсвечники. Везут в глухие деревни своим жинкам собольи шубы да бальные туфли...
Чуть подале бабы, сидя на жаровнях, под которыми тлеют угли, продают горячие потроха с пирожками. Толчется подле них голодный люд, покупать ничего не покупает — воздух жадно нюхают, слюнями давясь. За понюшку, чай, денег не берут. И здесь нередко с себя шапки да последние сапоги скидают, чтобы тут же, ожигаясь, проглотить потроха. Хотя, судачат, потроха те все больше собачьи да кошачьи, а в мясных пирожках человечинка случается, а кто-то целый ноготь с детского пальчика находил!
Такая она ныне, Сухаревка!
Милиция сюда близко не суется: один или вдвоем пойдешь — головы не сносишь! А чтобы облаву учинить — нет сил у молодой советской республики.
Боязно соваться на Сухаревку.
А надо!
— Походите, посмотрите, потолкаетесь, — инструктировал Мишель Фирфанцев своих хлопцев. — Углядите чего — вида не подавайте, в драку не лезьте, руками не машите...
Хлопцы понятливо кивали.
— Вот только кожанки придется снять.
— Как это?...
— И маузеры тоже! С ними вас тут же за милиционеров примут, а нам надо, чтобы вы за фартовых ребят сошли.
— Фартовые — это как? — не поняли хлопцы.
— Это значит везучие, значит воры и грабители, — пояснил Мишель.
— Мы?!
— Вы! Нам ведь надо, чтобы вас за своих приняли, чтобы не боялись, а иначе вы попусту ходить будете.
— А-а!... — сообразили хлопцы.
Кожанки сменили на короткие, щегольские полушубки, на сапоги гармошкой, на буржуйские, подбитые мехом пальто.
— Гляньте-ка, Валериан Христофорович.
— Хороши, нечего сказать, — остался доволен старый сыщик. — А только все одно — увальни и деревенщина! У фартовых, у них глаз иной — настороженный, дерзкий, острый, что бритва...
Через день вывели ребят на Сухаревку. Сами тоже пошли, подале от них, но так, чтобы видеть.
Ребята шустро разошлись по рядам. Фартовых они напоминали мало, но и пролетариев тоже. Они не спеша бродили туда-сюда, изредка прицениваясь к товару, постепенно обрастая сомнительными личностями.
— Есть револьвер, хороший, новый...
— Документы нужны? Паспорта, мандаты, можно чека... Хорошие мандаты, с печатями, лучше настоящих, хоть счас можете с ними реквизиции и облавы делать!
Так и хотелось хлопцам схватиться за маузеры, которых не было! Еле сдерживались.
Мишель и Валериан Христофорович зорко наблюдали за своими посланцами, делая вид, что рассматривают и перебирают разложенный на рогожах хлам.
Вдруг Валериан Христофорович толкнул Мишеля в бок. Тот на мгновение отвлекся, и именно тогда все и случилось!
— Гляньте-ка!
Один из хлопцев, ухватив продавца за шиворот, что-то угрожающе кричал, тыча свободной рукой куда-то в сторону. Туда, где, ловко ввинчиваясь в толпу, скакал зайцем какой-то парень в вытертой гимназической шинеле.
Что же это он!... Ведь твердили же им, чтобы не вязались в драку, чтобы только следили! Ах, как нехорошо-то!...
— Валериан Христофорович, бога ради, вы уж помогите ему, а я другого попробую перехватить! — крикнул Мишель, кидаясь в сторону.
— Да-да, конечно, будьте покойны! — пробормотал Валериан Христофорович. — Вы только не упустите его, голубчик!...
Мишель, расталкивая людей, бежал по направлению к башне, краем глаза замечая, как бьется, извиваясь всем телом, отчаянно пытаясь вырваться, продавец — хилый на вид, но, верно, крепкий и юркий мужичишка.
Вдруг что-то изменилось, потому что его хлопец, резко согнувшись, присел, выпустив из рук добычу. Мужичишка, толкнув его в грудь, стремглав сорвался с места, сбив и опрокинув какого-то господина в шубе.
— Убили-и-и! Заре-езали! — истошно, на всю толкучку заверещала женщина.
— Ах ты, боже мой!...
Мишель было дернулся назад, но тут же, сообразив, что все равно никому не поможет, бросился далее, перепрыгнув через какую-то продававшую старые калоши бабу.
Беглеца он настиг, когда тот собирался нырнуть в один из проулков. Тот все время оглядывался назад и поэтому не заметил господина, выпрыгнувшего из-за сугроба и ловко подставившего ему подножку. Беглец, с ходу наткнувшись на препятствие, свалился с ног и покатился кубарем. Мишель, в два прыжка догнав его, прыгнул сверху, навалившись всем телом и прижимая к земле.
— Не сметь! Полиция! — задыхаясь, крикнул он.
Тьфу-ты, какая такая полиция!... Нет теперь никакой полиции!...
