примет решение.
– И ты, Полкан, оставайся, – добавил Колька-Пальчик, – будешь у нас…
– …вместо вьючной лошади, – дополнил Полкан. – И Олю припашем. Зря ей, что ли, крылья даны?
Оля мрачно ответила на это некультурным словом, синонимом к «отвалите!». Максима покоробили слова Полкана, да и Симаргл не успокаивался: начал облаивать самородки, отчего у Максима разболелась голова.
– Полкан, выведи, – Максим указал на Симаргла.
– Тебе надо, ты и выводи, – Полкан насмешливо взглянул на Максима, и тот вспыхнул от раздражения.
– Иди на улицу, Симаргл, – Максим попытался схватить его, но пес увертывался.
Максиму пришлось попыхтеть, и, только когда он сам выскочил из сарая, Симаргл с радостным гавканьем вылетел за ним. Максима качнуло: силы внезапно покинули его, и он мешком осел на землю. Золотым диском сияло солнце. Жидким золотом переливались воды реки, омывая золотые валуны. Золотом вспыхивали деревья и контуры далеких гор.
Рядом со стоном повалился Федор. Лосяра, Скелетина и Колька-Пальчик тоже вышли из сарая и с немым укором взирали на Максима. Ему показалось, что золотоискатели увеличились в размерах: их головы были уже выше сарая, гигантские тени падали на реку, погружая противоположный берег в темноту.
– Золото – соль земли, – провозгласил тот, кто раньше именовался Лосярой.
– Оно не ржавеет. Не тлеет и не рассыпается, – вторило ему существо, выглядевшее Колькой-Пальчиком.
– Золото вечно. Оно необходимо всем, – лже-Скелетина задрал указательный палец, ставший размером с огромный валун.
Максим взирал на бывших товарищей со страхом и благоговением: казалось, по их жилам бежит золото вместо крови, золотистым сиянием наполнены глаза, золотистым блеском светится кожа. Боги золота предстали перед Максимом в ужасном величии. Симаргл зашелся в истошном лае, не подпуская их к Максиму и остальным. Полкан ногой толкнул Максима.
– Нужно уходить, – сказал он.
Максим попытался встать: перед глазами поплыло. Оля подскочила к нему и подставила плечо:
– Опирайся на меня, Максимушка, легче будет.
Максим поднялся и ухватился за Полкана. Федор уцепился за круп получеловека-полуконя с другой стороны.
– Нам нужно поторапливаться, – предупредил тот.
Максим с трудом шел, ведомый Полканом. Впереди бежал Симаргл, прокладывая путь, замыкала строй Оля. С каждым шагом силы возвращались к Максиму, он чувствовал себя человеком, выбравшимся из-под завалов руды. От ног будто отвалились булыжники, упала с груди каменная плита… Когда он смог идти сам, Максим обернулся. На берегу реки застыли три изваяния, покрытые сусальным золотом. В свете угасающего солнца они сияли нестерпимым блеском, от которого у Максима навернулись слезы. Все трое смотрели на реку, протекающую перед ними, реку, в которой блестели желтые камни – так называемое собачье золото.
Глава седьмая. Буян
Слишком много нестыковок – до Максима дошло только сейчас. Как Ленька мог построить избу, если у него имелся лишь топорик, пригодный, чтобы ветви рубить? Не тащил же он в Заручье циркулярную пилу или профессиональный колун? Откуда в доме взялся чугунок, ухват и прочая утварь? Не в лесу же их Ленька нашел. Да и была ли изба на самом деле? После обильного, как казалось, ужина, Максим и Федор ощутили пустоту в животе – похоже, трапеза им померещилась.
Симаргл обрел человеческий голос, как только они удалились от прииска.
– Обман! Опасность! – сообщил он.
– Мы уже поняли, – ответил Максим. – Спасибо тебе. Почему раньше молчал?
Пес усиленно замахал хвостом:
– Не мог! Разучился! Как будто рот заткнули.
Максим поборол искушение потрепать Симаргла по голове: тот мог оскорбиться. Значит, что-то в том месте воздействовало не только на людей, но и на аборигенов Заручья, пусть и в меньшей степени. Главное, что Оля и Полкан отошли от бремени воспоминаний.
– Максимус, а что это было? – спросил Федор. – Это же не люди были?
– Не знаю, – признался Максим. – Может, нам все это почудилось.
Быстро темнело. Путники ушли как можно дальше от реки и остановились на ночлег. Готовить ужин смысла не было: ничего не видно, поэтому Максим ограничился чаем из термоса, благо на дне рюкзака завалялась упаковка сухарей.
– А может, и не почудилось, – задумчиво произнес Полкан.
– Марине скажешь? – спросил Максим.
В пламени костра Полкан казался мифическим существом: идеальное сочетание ума и физической привлекательности. Огонь высвечивал рельефные мышцы на его груди, безупречные черты лица, породистость лошадиного туловища.
– Надо сказать, – вздохнул Полкан, – и не только это.
Оля подошла и обняла его:
– Тоже вспомнил?
– Да, – ответил он. – Хотя лучше б не вспоминал. Хреново мне.
Он плюхнулся на землю и замолчал. Максим и Федор успели выпить чай, когда Полкан, наконец, заговорил.
– Я чего за мертвой водой напросился? Думал, может, она меня из урода человеком сделает. В смысле, разделит на коня и человека, – Полкан усмехнулся. – Хорош бы я был, если б получилось.
Он тряхнул головой, волосы, собранные в хвост, скользнули по лицу, точно змеи. Он поднял подбородок и посмотрел на Максима.
– Пастухом я был, да к тому же с умственной отсталостью.
– Офигеть! – не выдержал Федор, и тогда Полкан рассмеялся, и в этом смехе Максим различил горечь.
– Прикинь, – лицо Полкана исказила гримаса, – был деревенским дурачком. Ну не совсем слабоумным, читать-считать умел, газовой плитой пользоваться тоже… – он сплюнул. – А-а, вспоминать не хочу!
Он поднялся и отошел от костра. Теперь Максим видел только неясный силуэт.
– Деньги платили, конечно, – голос Полкан звучал тихо. – Иногда у меня их отбирали. Да я и сам отдавал: только скажи. Зачем дурачку деньги? Хорошо, соседи подкармливали. Кто картошку даст, кто хлеба пихнет. А кто и водочку.
Он отвернулся.
– Зрелище прикольное: деревенский дурачок, да еще пьяный, – теперь в голосе слышалась обида. – Ребятишкам забава. Губа нижняя отвисшая, слюни текут…
Потрескивал костер, и искры взлетали в иссиня-черное небо, в котором угадывались очертания тяжелых туч. Искры рассыпались золотистой пылью, от поднимающегося дыма плыл воздух, и казалось, Полкан покачивается на траве.
– Конь у меня был, – продолжил он, – Буян его звали. Серый в яблоках, пока к старости седеть не начал.
Полкан громко выдохнул.
– Умный был, красавец такой, – перечислял он, – ходил за мной, как собака. Сунешь морковку, он и хрустит ею. А губы мягкие, теплые, щекочут волосками.
– А какой он породы? – заинтересовался Федор.
Полкан усмехнулся:
– Какая порода, Федя! В нашем колхозе беспородные были. Рабочая лошадь, я на нем коров пас.
– И что с ним? – спросил Максим, заранее предчувствуя ответ.
Полкан молчал. Пламя лениво пожирало хворост. Огонь высвечивал лицо Федора, делая акцент на скулах, от чего тот казался взрослее, отражался медью на перьях Оли. Откуда-то донесся стук дятла.
– На колбасу его пустили, Максим, – ответил Полкан. – Я с утра пришел, а стойло пустует. Бросился
