ждет.
— Это хорошо. Это значит, что все меня простили, — она гладила его по щекам, трогала его волосы. — Мальчик мой… Как же я люблю тебя…
— Я тоже тебя люблю, ба, — сдавленным голосом отвечал он.
Это Машке можно было реветь сколько угодно. Хлюпать носом, всхлипывать и причитать без конца: — Хорошо-то как, Господи! Как же хорошо…
Ему плакать было нельзя. Он же мужчина.
— Как хорошо, что вы приехали навестить меня, — проговорила она, залезая в карман и доставая оттуда какой-то узелок.
— Что значит навестить?! Ба, мы приехали тебя не навестить, а забрать! — Игорь встал со стула, взволнованно заходил вдоль длинного стола для заседаний. — Если у тебя есть какие-то вещи, собирайся. Если нет, то поехали прямо так, в чем есть. Все купим.
— У меня тут все, — произнесла она с виноватой улыбкой. — И это я не смогу забрать с собой.
— Что все? — не понял он.
— Друзья, дело. Я ведь работаю здесь на полставки культработником. Заведующая уговорила органы соцзащиты трудоустроить меня, и я тружусь. В полную свою силу. Как я все и всех брошу? Они мне верят. Ждут моих вечеров. Каждую субботу. И есть один человек, который… Он не сможет без меня, Гошенька…
Она покраснела. И ее седые мягкие волосы, по-прежнему непослушными прядями вьющиеся возле висков, мягко качнулись.
— Я останусь, прости.
— Ба, ну как же так?! — Он опустился перед ней на колени, взял ее ладони, прижал к лицу. — Я только нашел тебя и снова…
— Все хорошо. Все хорошо, милый. Будешь приезжать. Навещать меня. Я счастлива была видеть тебя. Она встала, заставила его подняться. И принялась совать ему в руки небольшой узелок.
— Что это, ба?
— Взгляни, — попросила она со странной улыбкой.
Он осторожно развернул и заглянул.
— Ба! Да это же те самые пуговицы! Из того голубя! Ты их сохранила? Надо же… — Игорь рассмеялся, вспомнив, как делал из них длинную-предлинную дорожку на полу.
— Это тебе на память, на жизнь, — тихо проговорила бабушка и сонно зевнула. — Прости. Режим. Жду в следующие выходные вас с отцом. Ну и мама… Если пожелает. Пусть приедет…
— Они не очень ладили, — рассказывал Игорь на обратной дороге. — Вечное противостояние между невесткой и свекровью. Какими бы умными ни были эти две женщины, противостояние было, есть и будет. Но мама все равно к ней собирается. Расплакалась, когда я ей позвонил. Ну, бабушка! Ну, молодец! Работает! Ухитрилась найти там работу, а!
— И любовь, — тихо обронила Маша. — Она нашла там любовь…
Машка через сорок километров уснула. И проспала всю дорогу, которая почему-то оказалась вдвое короче. Ехали не там. Грибник был прав. Добравшись до города, Игорь решил не останавливаться на ночлег и поехал прямиком до места.
К старому дому, выстроенному его прадедом, они подъехали в девять утра. Машка выспалась, Игорь вымотался и сразу после душа ушел спать. И проспал почти до вечера.
Проснувшись, пошел на запахи из кухни. Машка хлопотала у плиты, жарила мясо с овощами. На кухонном столе длинным ручейком лежали пуговицы, которые подарила ему бабушка на память.
— Игралась? — спросил он, целуя Машку в макушку.
— Игралась, размышляла. — Она обернулась на него, чмокнула в подбородок.
— Размышляла о чем?
Он сел к столу, взял самую крупную пуговицу, которая всегда у него лежала первой. Машка положила ее в хвост. Он поменял.
— О том, почему твоя бабушка вдруг сохранила эти пуговицы? Почему, когда дарила тебе, сказала, что тебе это на память и на жизнь?
— И до чего додумалась? — Игорь втянул носом запах. — Давай уже на стол накрывай, есть хочу. Где узелок? Хочу убрать пуговки туда же.
— Погоди…
Маша выключила плиту. Присела к столу. Взяла одну из пуговок, покачала в ладони, будто взвешивала.
— Никогда не задумывался, почему они не очень легкие, Игореша?
— Старинные потому что. Не было тогда такого легкого пластика и…
— Не-а…
И Машка, швырнув пуговку под ноги, резко опустила на нее каблук домашней туфли. Раздался слабый хруст. Она убрала ногу. Нагнулась. Порылась в цветных пластиковых скорлупках и через мгновение положила перед ним на стол камешек чистейшей воды.
— Вот почему, Игореша. Все эти пуговицы оставила тебе на жизнь бабушка в качестве приданого. А твой дядя Валера и знать не знал, с чем выпроваживает из дома свою мать.
— С чем?!
Он таращился на цветной ручеек из пуговиц на столе и не мог поверить, что все это — драгоценные камни старой барыни, которыми она расплатилась за свою жизнь и жизнь своей семьи.
— С целым состоянием, Гошенька. — Маша улыбнулась, сгребла пуговки в кучу и спросила. — Ну, уже подумал, как распорядишься?
— Что скажешь? — Он вообще ничего не понимал, растерялся.
— Я думаю, что забор у дома, где живет твоя бабушка со своими друзьями, отвратительный, — принялась загибать она пальчики. — А также крыша старая. Актовый зал никуда не годится. Что это за старый стол под зеленым сукном? Бэ-э! И еще ландшафт! Я бы посадила там…
Она очень хорошая — его девушка, подумал он. Пусть даже ее иногда бывает слишком много и она мешает ему думать своей болтовней. Она очень хорошая. И не корыстная. И очень надежная. А это точно не продается. Ни за какие деньги. Даже за то огромное состояние, которое сейчас беспорядочно валялось перед ними на столе.
Внимание!
Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.
После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.
Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.
Примечания
1
Papillon — по-французски означает «бабочка».
2
Гельсингфорс — старинное название Хельсинки. (В указанное время Польша и Финляндия входили в состав Российской империи.)
