брошенным мужьям, многие выли, другие молча плакали, но все смотрели в одну точку. Рахима тихо скулила неподалёку, тревожась о судьбе мужа. Галина, припрятав кружку под дерюжкой, обняла плачущую женщину.
— Рахима-апа, не плачь! Ничего с Ильдаром-абыем не случится, — шептала она, поглаживая Рахиму-апу, но та ожесточённо мотала головой, мол, случится. Никогда они не разлучались, всегда были вместе, Ильдар-абый, что малое дитя. За ним уход нужен. Рахима не понимала по-русски ни одного слова, но в трудную минуту всё было понятно без перевода. Галина беспомощно оглянулась. Лекпома бы позвать, но все женщины заняты своими страданиями, на чужую беду ни у кого не осталось сил. Места на барже не было. Женщины сидели и лежали одна на одной, чтобы пройти небольшое расстояние, нужно было протискиваться сквозь тела или идти по головам. Галине и Розе досталось хорошее место, рядом с помещением для охраны. Вход был заколочен, зато сквозь доски виднелись узкие щели. В случае чего можно достучаться до них. Вдруг Галина заметила беременную женщину, лежавшую между рядами тел, она была без сознания. Галина, не слушая ругательства, сыпавшиеся на неё со всех сторон, перетащила бесчувственную женщину к стене. Рахима-апа охнула и, причитая, принялась приводить незнакомку в чувство.
Вскоре выяснилось, что Зоя Сильвестровна Чусова, жена вредителя социалистического строя, находится на восьмом месяце беременности и у неё сильный токсикоз. Галина прислушалась к себе, может быть, чужая беременность поможет определить, что стало с её собственным ребёнком. Но нет, всё было спокойно. Никаких признаков беременности. Внутри Галины было сухо и натянуто, как обледеневшее бельё, вывешенное на просушку в сильный мороз. Может быть, именно поэтому Галина все оставшиеся силы принялась тратить на Зою. Роза была рядом, исхудавшая девочка не плакала, не жаловалась и, как могла, помогала ухаживать за беременной женщиной.
Отчалившая баржа тихо поскрипывала на обских просторах, иногда её заносило, и тогда хрусткие льдины бились об обшивку, словно стремились проникнуть в нутро каждого, кто находился на ней. Днём всё внимание Галины было поглощено Зоей, настолько невыносимыми были страдания несчастной женщины. Вдвоём с Розой они ворочали бесчувственное Зоино тело, не позволяя ей умереть. Зоя на некоторое время оживала, двигала онемевшими руками и ногами, вяло улыбалась, но не понимала, где находится. Часто звала мужа, какого-то Фрола, Светланку. «Светланка, это дочка, наверное, Егор муж, а кто такой Фрол? — мучилась догадками Галина, поглаживая разбухший Зоин живот. — Хоть бы она очнулась на минутку, да рассказала, кто такая и откуда. Сразу видно, что птица высокого полёта. Ногти чистые, кожа белая, холёная, волосы густые. Как её занесло на баржу к спецпереселенцам?» Так они и сидели почти друг на друге, связанные одним дыханием на четверых. Рахима-апа, Зоя Сильвестровна, Галина и Роза, маленькая девочка, которую мама легкомысленно отправила за кипятком на узловой станции. От сильнейшего голода сводило скулы и мышцы, кожа закручивалась стружками, в глотке скрипело и сдавливало. Воды и хлеба не давали со времени отплытия баржи.
Охранники коротали время наверху, а впереди тужился небольшой катерок с комендантом на борту. Вся охрана находилась на катере. Галина не понимала, когда они менялись и каким образом, но потом догадалась, что охранники были одни и те же — двое немолодых крестьян с ружьями — остальные веселились на катере. Баржа словно отделилась не только от катера, но и от всего мира. Всем на барже заправляли два охранника, они жгли костёр наверху, часто разговаривали с уголовниками, решая с ними какие-то дела. Хлеб выдавали лично Мизгирю, а воду переселенцам передавали в ведре, зачерпывая её ведром из Оби. Воды не хватало. Всем хотелось пить. Хотя сырая вода губительно действовала на истощённых людей, переселенцев как косой косила дизентерия, но и не пить было нельзя, тогда умирали от обезвоживания. Галина весь день молилась, чтобы не заболеть, иногда она слышала, как Рахима-апа и Роза молятся на татарском, и только Зоя молчала.
Чусова очнулась и лежала на боку, прижав живот к стенке, удивляясь, как она могла себя плохо чувствовать в обжитой ухоженной квартире. Там были все условия для беременности, вода, горячая и кипячёная, здоровая и сытная еда, тепло и уют. Рядом заботливый муж. Куда всё делось? Хватило трёх дней, чтобы вся благополучная, годами выпестованная жизнь рассыпалась под напором политических обстоятельств.
— Зоинька, попей водицы, — уговаривала Галина, подсовывая кружку к пересохшим губам беременной женщины.
— Не хочу, — прошелестела Зоя и так же сухо заплакала, без слёз, но надрывно, словно прощалась с жизнью.
Галина уже знала судьбу несчастной Зои, и как забрали мужа, босого, в одной гимнастёрке, и что дочку куда-то увезли, куда — не сказали, может, прибили, и про Фрола — верного слугу и друга семьи. Зоя сокрушалась, что, скорее всего, их сдал Фрол, но до конца не верила в это: слишком хороший человек был мужнин денщик. Фрол Панин не мог написать донос на Егор Палыча. Это невозможно. Теперь за Зою заступиться некому, в Москве у неё никого нет, все умерли. Галина слушала и вздыхала — у неё-то муж живой, значит, есть, кому за неё заступиться, но больно уж далеко увезли её, даже на карте не отыскать это место.
Вода плескалась за деревянной обшивкой, напоминая женщинам, что природа жива, она разлита везде — в воздухе, в воде, в тайге. Слушая мирный всплеск за бортом, Галина начинала верить, что всё как-то устроится, не могут же люди быть друг другу врагами? Но хорошее настроение мигом улетучивалось, как только женщины начинали драку из-за кусков хлеба, швыряемых сверху уголовниками. Те развлекались, отламывая куски от пайков и бросая в трюм, чтобы вдоволь посмеяться над изголодавшимися людьми. Галина тоже вставала в очередь и пыталась поймать куски побольше. Дважды ей перепало при раздаче, разгорячённые женщины ударили в спину и несколько раз по голове. Спина надломилась от ударов, теперь позвоночник не выдерживал долгого сидения на полу, да и лежать было тяжело, но Галина вставала на четвереньки, затем заставляла себя разогнуться, чтобы продолжать бороться за кусок хлеба. У неё был смысл для борьбы, она была не одна. Если бы не она, Рахима, Роза и Зоя давно бы умерли от истощения.
Ещё Галина заметила, что давно не мечтает о нормальной жизни. Она поняла, что нет её, той нормальной жизни, а есть только та, где надо бороться
