Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 115
Единственное, что отличало Назра от иных, это некоторые странные, несвойственные, как правило, эмирам склонности, унаследованные им от регента Джайхани. Назр любил, бывало, умственно поговорить о вещах отвлеченных. При этом, желая потолковать о божественном, чурался исламских теологов, резонно полагая рамки родимой веры тесными для этих разговоров. Зато с удовольствием склонял ухо к христианам и последователям Будды, а также к евреям с их путаными рассуждениями. Веротерпимость его достигала таких высот, что, возвращаясь к правилам своего славного деда, он позволил построить у самых стен Бухары несколько христианских храмов, индийских капищ, а неподалеку от столицы, в Рамтине — еще и китайскую пагоду.
Правда, все это делалось отчасти в пику арабам — арабской вере, арабскому языку, арабскому влиянию, арабским чиновникам, то и дело наезжавшим из столицы халифата.
— Мы — правоверные мусульмане, — любил повторять эмир. — Но над могилой моего деда, великого эмира Исмаила Самани, сооружен мавзолей в виде храма зороастрийцев. И уже никто и никогда его не перестроит.
Он даже вернул на место Базар идолов. Среди духовенства это вызвало ропот и чуть ли не возмущение. Назр не стал усмирять их силой, а, напротив, мирно велел явиться к нему всех настоятелей мечетей.
— Если призадуматься, царь Мох — наш прародитель, — толковал эмир, сидя на золоченых подушках перед угрюмо поглядывающими на него имамами. — Неужели можно вообразить, что великий царь устроил этот базар без благого умысла? Все плотники и ваятели целый год выделывали идолов, а в назначенный для торга день выставляли на продажу. Каждый, кто потерял своего идола или у кого он пришел в ветхость, мог прийти и купить себе нового... Потом на этом месте было капище огнепоклонников. И лишь много позже мусульмане, слава Аллаху, усилившись, построили на этом месте мечеть. Аллах велик, но стоит ли нам забывать о своих предках? — вопрошал Назр, грозно оглядывая имамов. — Разве растет дерево без корня?
В конце концов мечеть так и стала называться — мечеть при Базаре идолов. А потом и еще проще: Мечеть идолов, и дело с концом.
Двор тоже отличался от иных. Интриги интригами — это как всюду.
Зато нигде не встретишь столько ученых, столько поэтов, как в Бухаре при благословенном троне Назра Саманида.
Балами, весь род которого на протяжении многих десятилетий славился своей просвещенностью, исподволь подпитывал во властителе соответствующую разновидность тщеславия. Дорогой Назр, твой двор — все равно что звездный небосклон ясной ночью. Где еще бывает такое, чтобы одна звезда то и дело затмевала другую? Герат? — оставьте! Герат просто большой кишлак, а тамошний наместник, твой двоюродный брат, просто неотесанный чурбан, которого интересуют только девки да кувшин с вином, — разве нет? посмотри на его нос. Хива? — смешно говорить, тамошний двор — собрание хмурых анальфабетов с немытыми пятками. Багдад? — ну разумеется, Багдад может с нами поспорить... но что вы хотите — резиденция халифа, повелителя правоверных. Багдад в силах соперничать с Бухарой, несомненно, дорогой Назр, — но благодаря твоему вниманию к людям просвещенным, благодаря твоим милостям и поддержке их деятельности Бухара тоже может соперничать с Багдадом! Покровительство, которое ты оказываешь поэтам и ученым, едва ли не более значительно, чем то, что прославило Харун ар-Рашида. Да, конечно, ты скажешь: как же, а халиф Мамун, верный друг свободолюбивых философов и искателей истины? — он тоже много сделал для просвещения. Да, отвечу я тебе, дорогой Назр, да! — вы похожи с ним. Но что же в этом удивительного? — не забывай, что Мамун был персом по матери.
Соглашусь, что и Рум в какой-то степени мог бы потягаться с твоей Бухарой... А вот страна франков — ни в коей мере: населяющие ее народы возглавляемы людьми, которые могут похвастать лишь отвагой и доблестью: все, что касается склонности к наукам, размышлениям, искусствам, у них отсутствует начисто. Может быть, кому-то любопытно знать обычаи этих диких неверных, но лично меня они не интересуют...
Что остается? — Самарканд! О, это правда: Самарканд тоже похож на звездное небо. Но увы, увы Самарканду! — мы уже переманили его самое яркое светило — поэта Рудаки.
— Как? — изумился Назр этому известию. — Балами, ты шутишь? Ты переупрямил этого упрямца?
— Именно так, — отвечал Балами с веселой и удовлетворенной улыбкой.
— Поэтому он уже выехал оттуда. Он покинул Самарканд и направляется к нам. Самарканд в сумерках! Самарканд в печали и грусти!.. О нет, дорогой Назр, только при твоем дворе можно увидеть весь этот блеск, только при твоем. И, кстати, не перетянуть ли к нам Шахида Балхи? Недурной поэт этот Шахид, право слово — недурной.
* * *
Потрясая плеткой и ругаясь, Муслим напирал конем на смурного стражника.
Стражник, не будь дурак, сделал шаг назад и тут же ловко упер ему в грудь пику.
Бранясь, Муслим попятил коня.
— Ты что! — орал он, размахивая камчой. — У господина Рудаки аудиенция! Его ждет эмир Назр, да живет он тысячу лет!..
— Погоди, — остановил его Рудаки. — Любезный, ну-ка позови старшего, коли не хочешь дождаться палок.
Стражник начал уныло озираться. В этот момент из стрельчатого проема показалась гибкая фигура Балами.
— Джафар! — окликнул он, смеясь. — Неужели вас не пускают?
— О! Господин Балами! — обрадованно воскликнул Рудаки, спрыгивая с коня и бросая повод Муслиму. — Что вы! Бухара может спать спокойно. Эмир в безопасности. В его дворец даже мышь не проскользнет.
Он поклонился, а визирь ступил вперед, раскрывая объятия.
— Пойдемте, — сказал он после троекратного поцелуя. — Эмир ждет.
Когда они скрылись в сумраке сводчатого коридора, стражник, меняя положение “смирно” на тот расхлябанный постав, которому как нельзя лучше способствует возможность опереться на пику, покачал головой:
— Ишь ты! Сам Балами встречает...
— А то, — сказал Муслим, скаля зубы. — Знаешь, кто мой хозяин?
— Ну?
— Царь поэтов — Джафар Рудаки! — торжественно произнес Муслим, поднимая указательный палец.
Стражник хмыкнул и покачал головой. Затем поинтересовался:
— Богатый, поди?
— Еще бы, — Муслим спрыгнул с лошади и стоял теперь, держа обеих в поводу. Обычно он рассказывал интересующимся, что для перевозки одной только драгоценной утвари его хозяина — золотых блюд и кубков — приходится нанимать двенадцать верблюдов. Но сегодня у него было особенно хорошее настроение. — Спрашиваешь! Одно только золото на двадцати верблюдах возим.
И пренебрежительно махнул рукой — мол, что с тобой толковать, деревенщина!..
* * *
Знаменитый поэт и знаменитый визирь шли под сводчатыми потолками длинной гулкой галереи.
— Слава Аллаху! — говорил Балами. — Мы вас давненько поджидаем...
— Ох, дорогой господин Балами! — с нарочитым смирением, единственно позволявшим сохранить дистанцию, отвечал Джафар. — Я начал собираться месяц назад... сами посудите, легко ли сняться с насиженного места!..
Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 115
