кордонов Черного леса.
Когда впервые парни постучались к леснику, он выглянул в окно и увидал на некоторых из них полицейскую форму.
«Идите подобру-поздорову, — сказал сердито. — Будете стучать — пальну через окно из двустволки. У меня она на волка заряжена». Долго пришлось убеждать Вакулича, что они партизаны. В конце концов он открыл дверь, пригласил в дом. Он, как и Анисим Борисюк из Каменогорки, как дядя Миша Молостов из Перелеска и многие другие, стал одним из первых партизанских помощников.
Теперь вся надежда была на него. У Василя дрожали коленки, от усталости он сам еле стоял на ногах. Дотащив санки до хаты, постучал в окно.
Вакулич и его жена Маруся сразу же сделали Довганю перевязку. Лесник порубил и сжег санки. После этого хозяин с помощью Васи затянул Петра на чердак сарая, забитый сеном.
Василий ушел в отряд.
Утром Петро проснулся от рева моторов. Повернулся и поморщился от боли. Заныла рука, нога распухла, как колода. Довганю стало не по себе. «Сожгут Вакулича, — подумал он, — а с его хатой сгорю и я». Хлопали двери, скрипел под ногами снег, слышались немецкие команды. Петр понял только одно слово «партизанен».
— Не знаю, господин офицер. Никого у меня не было, — это ответил Вакулич.
Послышалась какая-то возня, скрипнули внизу двери, потом кто-то стал подниматься на чердак. Что делать? Он лежал, лишь слегка присыпанный сеном, в углу чердака. Оружия нет. Выступающие на чердак концы лестницы шевелились. Вот показалась каска, потом ствол автомата, и, наконец, сразу выросла голова немца. Тараща глаза в полутьме чердака, он осматривался.
Потом, глядя в угол, что-то сказал. Снизу ему ответили. Солдат нехотя поднялся еще, влез на чердак и отошел. Довгань видел его совсем рядом. Это был почти мальчишка. Из ворота шинели торчала цыплячья тонкая и грязная шея, пальцы до посинения сжимали автомат. Он стоял как на тонком льду. Довгань сжал в руке бутылку с водой, которую принесла ему Маруся.
Снизу нетерпеливо крикнули. Немец повернулся и, облегченно вздохнув, стал спускаться вниз. Через несколько минут взревел мотор, тяжким звоном откликнулись гусеницы. Когда все утихло, на чердак проник едкий запах солярки.
Влез Вакулич. Принес хлеба, кринку молока.
— Ешь, — сказал Петру.
— Спасибо вам! — вырвалось у Довганя.
— Э… да что мне. Мы с Марусей знали, на что идем. А вот скажи другое: сжег я это сани, затащил тебя на чердак, а сам пошел по дороге, по которой Вася тебя тянул. Идешь, идешь… кровь. Чудь дальше — снова кровь. Где капля, где две, и выводит на дорогу в Мизяков. Я, конечно, затираю, снежком присыпаю, но время идет. День белый уже. И вдруг смотрю — мне навстречу мизяковские лесники Наум Харченко и Вакула Гринюк. Сапогами дорогу ковыряют. Они, оказывается, тоже эти следы затирают. Сошлись мы на дороге, сказали друг другу «здравствуйте» — и в разные стороны. Я сюда, а они — в Мизяков. Вот такие наши люди, хлопче.
…Лишь на второй день за Довганем приехал Андрей и увез его в отряд. Там уже было известно о судьбе Михаила Каверина.
Утром его схватили фашисты. К дому старика их привела политая кровью дорожка, что начиналась у комендантского порога. Михаила пытали, но он ничего им не сказал. Так его и замордовали.
Положение раненых становилось все хуже. У Довганя стала опухать нога. У Волынца все время кровоточила пробитая насквозь щека, засевшие в ноге осколки гранаты при каждом движении причиняли боль. Хлопцев надо было спасать. Всех троих, в том числе и Сашу Блохина, решили отправить в Павловку, к Ивану Павловичу Томчуку.
Хата сельского учителя Томчука стояла на краю села. Сразу за хатой начинался заболоченный луг, поросший отдельными островками кустов лозняка, чахлыми осинками, такими же березками, которые почему-то не росли ввысь, а кустились, пускали без конца новые отростки. Местами на лугу торчали кочки и росла осока.
Сюда и привезли их глубокой ночью Игорь и Андрей Коцюбинские.
Еще год назад, когда Волынец организовал подпольные курсы медсестер, он в нескольких селах оборудовал «партизанские госпитали». Правда, вся аптека такого госпиталя состояла из двух-трех пузырьков йода, бутылки самогона-первача и нескольких пакетов бинта.
Ивану Павловичу пришлось принять всех троих. Он помог перенести их в горницу. Поскольку на кровати могли поместиться только двое, стянул постель на пол и уложил всех рядом. Выйдя в комнату, разбудил на печи старшую дочь — десятилетнюю Катю. Девочка, еще не открыв как следует глаза, поспешно натягивала кожушок, обувалась, не попадая тоненькой ногой в валенок.
Пока Довгань и Волынец давали Игорю наставления, договаривались, как и через кого будут поддерживать связь, вернулась девочка, ведя за собой встревоженную Катю Кособуцкую — Черную. Она кончила подпольные курсы медсестер и жила неподалеку отсюда.
Увидев среди раненых и командира и комиссара, она побледнела. Но потом повернулась к Игорю, который все еще топтался в хате, решительно сказала:
— Уходите. Чего вы тут толчетесь все. Я сделаю все, что смогу.
СЕКУНДЫ НА РАЗМЫШЛЕНИЯ
…Игорь возвратился в отряд, доложил Мессарошу, где и как устроил раненых, а сам стал готовиться к поездке в Калиновку. Он подбросил в санки сена, спрятал в него две гранаты, винтовку и поехал. Стоял белый день. Игорь нахлестывал лошадь, ехал в открытую. Правда, шинель полицейского он сменил на обыкновенный кожух.
Он рисковал. Его знали многие, да и кони были приметные. Но тут могла выручить только дерзость.
Подкатив на санях к дому Марфы Давыдовны, он привязал лошадь и вошел в комнату. Рядом в двухэтажном здании, которое нависало над низким домом Марфы Давыдовны, жили немецкие офицеры. «Им и в голову не придет, — рассуждал Игорь, — что возница, спокойно привязывающий под их окнами лошадь, — партизан».
Марфа Давыдовна работала. Деревянной мешалкой она шуровала в стоящем на печи котле — варила мыло. Это Игорь учуял по запаху. Больше года назад подпольщики посоветовали ей пойти к немцам и попросить разрешения на производство и торговлю мылом и красками. Под видом покупателей к ней ходили партизаны и подпольщики.
— В чем дело, Игорь? — спросила хозяйка.
Игорь Коцюбинский был первым, кто отважился зайти к ней после ареста Блохиных.
— Нужен доктор, Марфа Давыдовна, настоящий.
— Ты что, с собой его повезти хочешь?
— Да. Конечно. Доставку гарантирую.
— Попробую договориться с Аникеевым. Хороший человек. Мы до войны оба были депутатами. Когда ты приедешь за ним?
— Сегодня. Как только стемнеет.
От гестапо больницу отделял лишь забор. По одну сторону больничный дворик, по другую — двор гестапо. В эту больницу не так
