никакой официальной информации о моём заточении априори не могло быть! Разве что предположить, что Лаврентий сам донёс на себя в НКВД и зарегистрировал соответствующую петицию.
— Даже я знаю, что такой вариант можно смело исключать!
— Давай… Выкладывай всё, что тебе известно о моём спасителе. Может, сообща нам удастся установить его личность?
— Хорошо… С тобой этот человек точно знаком не понаслышке… Это — во-первых…
— Аргументы!
— Он привёл твоё любимое изречение: «Ничто с нами не случится…»
— К сожалению, о его существовании хорошо знают очень многие, даже малознакомые, люди. Сослуживцы, коллеги по спорту, ещё бог весть кто.
— Действительно, половина Минска — слишком широкий круг, чтобы начинать какой-то конкретный поиск. С такой огроменной базой нам не справиться и за полгода.
— Логично. Что там у тебя на второе?
— Он предполагал, что ты вернулся из Несвижа.
— Это уже ближе. Значит, незнакомец каким-то образом мог отслеживать наши передвижения.
— Ваши?
— Ну да, — мои, Фёдора Алексеевича… Или даже Цанавы. Мы ведь не могли возвращаться поодиночке.
— Правильно. Может, есть смысл предположить, что он тоже служит в органах?
— Такой вывод слишком естественен и правдоподобен. Я бы сказал даже — очевиден. А очевидное — значит, примитивное. Так у нас не работают… Давай дальше!
— Когда он узнал, что тебя нет дома, то заволновался и решил устроить встречу со мной в многолюдной части города.
— Выходит, он что-то подозревал и следил за нашей квартирой?
— Похоже на то.
— Какой отсюда вывод?
— Думай… На что тебе голова?
— Полагаю, что наш друг состоит в близком окружении Цанавы, знает адрес, по которому мы проживаем, и имеет возможность часто бывать в нашем районе. Но, как бы там ни было, а я его должник.
— Мы!
— Согласен, как говорит Лаврентий Фомич, — мы должны. Будешь гулять по городу — внимательно смотри по сторонам. Но не витрины рассматривай, а проходящих мимо людей. Когда заметишь его в толпе — постарайся остаться незамеченной…
— И что?
— И ничего. Сфокусируй своё внимание на мелочах. Откуда вышел, в какую сторону направился, здоровался ли с проходящими мимо людьми — и всё такое прочее.
— Извини, что это за гул доносится из коридора?
— А… Это наша лягушонка в коробчонке… Михалыч спешит, боится упустить что-нибудь важное!
— Что, голубки, уже успели насладиться друг другом или не очень? — входя в палату, полюбопытствовал Савицкий, показавшийся супругам подозрительно радостным, довольным, словно он выиграл в лотерею главный приз.
— А вы как думаете, товарищ старший лейтенант? — в своём излюбленном стиле — вопросом на вопрос предпочла ответить Фигина.
— Думаю, что нет. И могу избавить вас от своего присутствия ещё, как минимум, на час.
— Спасибо за такой щедрый подарок!
— Если б ты ещё и Павлика с собой забрал, тогда тебе вообще бы не было цены! — покосился на чекиста Яра, пытаясь установить причину свалившегося на его телохранителя счастья.
— Всякая доброта имеет свой предел. В том числе и моя.
— Согласен.
— Подай, пожалуйста, блокнот, он в тумбочке профессора. Хочу немного поболтать с Лычковским, пока есть такая возможность.
— Разве он ещё не уехал в Несвиж?
— Нет. Водитель отпросился куда-то на часок, и Михаил Львович любезно согласился ответить на все мои вопросы.
— Вот почему ты сияешь, точно новогодняя ёлка?
— Ага.
— Закончишь статью — дашь почитать!
— Хочешь проверить мою грамотность?
— Не без того…
* * *
В отсутствие Лычковского остальные врачи особого интереса к пациенту Плечову не проявляли. Около девяти утра, совершая ежедневный обход, в палате появлялся худой высокий дядька лет пятидесяти в новенькой униформе, как будто только со склада — стройный, со сразу же бросающейся в глаза военной выправкой. Он здоровался, спрашивал: «Как вы себя чувствуете?» — и, не дожидаясь неизменного: «Уже лучше», — быстро уходил.
Иногда заглядывала старшая медсестра, приносила какие-то пилюли, но Ярослав их не пил, и Павлику, с недавних пор принимавшему все лекарственные препараты за полюбившиеся ему витаминки, естественно, не давал.
Посетители «братьев» тоже не донимали: ни Ольга, ни Цанава, ни коллеги по работе, наверняка ничего не знающие ни о гибели профессора, ни об участи, постигшей его любимого ученика.
И только немолодая сестра-хозяйка, к которой медицинский персонал и пациенты больницы обращались исключительно по отчеству — Викентьевна, а за глаза и вовсе звали просто нянечкой, при каждом удобном случае навещала полюбившегося ей с первых дней Павлика, а заодно с ним, и Ярослава.
Завтрак, обед, ужин.
Первое, второе, третье.
Красота!
Так можно жить до старости!
Ночь с четверга на пятницу Плечов впервые за последнее время спал крепко и безмятежно. И, входя в старый график, проснулся уже в шесть часов утра.
Встал. Медленно доковылял до дверей палаты. Немного размялся — помахал руками, повертел шеей… Затем попытался сделать приседание, но едва сохранил равновесие и решил больше не рисковать. Часто дыша, опустился на пружинящую кровать и принялся раскачивать её.
Вверх — вниз, вниз — вверх: хоть какая-то зарядка для одряхлевшего организма!
Как вдруг…
Из коридора донёсся звук шагов — чётких, ритмичных. Как на плацу: раз-два; раз-два!
Конечно же это был старший майор Цанава.
— Всё. Хватит бездельничать. Через час едем в Москву.
— Без Ольги — я ни шагу.
— Она уже в машине. Вместе с Шуриком.
— Неплохо работаете…
— Стараюсь.
— Павлика тоже придётся взять с собой.
— Хорошо. Вели ему собираться, Ярослав Иванович.
Глядя на уже поднявшегося и даже успевшего нарядиться в неизменную сутану монаха, замершего в дальнем левом углу палаты с ничего не понимающими, широко распахнутыми глазами под высоким челом без единой морщины, Плечов кивнул и что-то показал жестом.
Душевнобольной засуетился и, выдвинув из тумбочки ящик, начал лихорадочно выгребать из него немногочисленное своё и оставшееся от профессора имущество.
Плечов тем временем сбросил надоевшую пижаму и стал натягивать брюки, до того висевшие на спинке кровати, затем накинул длинную рубаху, одну из самых любимых в своём гардеробе — её принесла супруга во время прошлого визита…
— А где Леонтий? — тем временем не сбавлял напора нарком.
— Ещё спит.
— Почему не в палате?
— Зачем? Мы и так никуда не сбежим.
— Получит… Ох и получит — по полной программе…
Скрипнула дверь, и за спиной Цанавы выросла грузная фигура нянечки, которую Лаврентий Фомич ранее не раз встречал в больничной палате.
— А… Викентьевна… Здравия желаю.
— Доброй раницы[40]!
— Будьте добры, разбудите моего охламона!
— Михайловича?
— Так точно.
— Хорошо. Я мигом.
Сестра-хозяйка развернулась, несмотря на свои пышные формы — чётко, резко, как положено — через левое плечо, и скрылась с глаз.
А уже через несколько секунд вместо неё
