ко всем собакам, даже бродячим, относился с уважением.
Времени почти не оставалось. Вывернуть на встречную полосу он не мог – неминуемо столкнулся бы с рефрижератором. Объехать по обочине тоже нереально – совсем рядом закрытая на ночь шашлычная.
Перебросив весь свой вес на дверцу, Брателло каскадерским приемом задрал правую сторону машины. Снес две опоры, которые поддерживали навес шашлычной, разбил себе фару, разлил еще бензина из скудного остатка в баке, но все-таки не задел облезлую псину.
Судьба редко воздает за доброту. Прежде чем машина вернулась в нормальное положение, левое переднее колесо нырнуло в рытвину. Неустойчивый баланс мгновенно нарушился, «восьмерка» перевернулась на крышу. Ее понесло в сторону от дороги, машина пробила жидковатую стенку следующего за шашлычной павильона, жмущегося поближе к развязке, и застряла в куче коробок, набитых каким-то тряпьем.
Брателло приложил все силы, чтобы быстро выбраться из гроба, в который обратилось средство передвижения. Утирая кровь с лица, посеченного осколками стекла, он осознал, что случилось самое худшее.
Его талант теперь бесполезен, и преимущество утрачено. Он не умеет ни резво бегать, ни метко стрелять. Не смог оторваться, имея тачку под задницей, а теперь и подавно будет трудно.
Выглянув из окна торгового павильона, он выстрелил в тормозящий рядом «фольксваген». Стекло в паутине трещин только и ждало очередного сотрясения, чтобы осыпаться мелкой крошкой. Чье-то лицо упало вниз, как мишень в тире.
Выскочив через дыру, пробитую собственной машиной, он в три судорожных неумелых прыжка преодолел расстояние до края склона. Приготовился кубарем скатиться вниз, но в последний момент заметил, что склон укреплен бетонными плитами, и просто сел, вытянув ноги вперед. Раньше, чем он доехал таким макаром до конца, кто-то из противников оказался наверху, у края, и выстрелил ему в спину. Пуля попала в плечо. Но вместо того, чтобы притормозить Брателло, ранение еще больше его подхлестнуло.
Никогда в жизни он так не боялся, никогда так не выкладывался. Ноги вязли в грязи, заросшей высокой травой. Омерзительный запах собственной крови забивал все остальные.
Из-за этого запаха и боли Брателло чувствовал себя на пограничной полосе между жизнью и небытием. Его уже начали выпихивать на ту сторону, и сейчас нужно было нелегалом прорваться обратно.
Сзади продолжали стрелять. Он нагнулся так низко, как только мог. Иногда упирался в грязь руками и передвигался на четвереньках. Страх словно отбросил его на миллионы лет назад, и такой «бег» оказался вполне нормальным.
* * *
– Что ты делаешь?
Дверь в санузел не запиралась изнутри. Напуганная слишком долгим отсутствием мужа, Ольга постучала и окликнула его.
– Все хорошо. Оставь меня в покое, – ответил Никита Анатольевич каким-то чужим сдавленным голосом.
«С сердцем стало плохо на нервной почве? – забеспокоилась жена. – Ушел с глаз, чтобы нас не тревожить?»
Проблем с сердцем у Абросимова-старшего до сих пор не было. Но ведь и семью никто до сих пор не похищал. От такой напасти кого хочешь может прихватить.
Ольга не торопилась возвращаться на диван. Постояла немного и тихонько приоткрыла дверь. Муж стоял на коленях перед унитазом, почти упершись лбом в деревянный стульчак.
– Господи, Никита, – шагнула к нему Ольга. – Тебе плохо, тебя тошнит?
Абросимов поднял на нее странный, никогда прежде не виденный ею взгляд и медленно, будто нащупывая звуки, произнес:
– Я ведь просил не входить.
– Надо потребовать у них лекарство – в конце концов, они ведь очень даже заинтересованы в твоем здоровье. Пусть съездят в дежурную аптеку.
– Со мной все в порядке, – в полном противоречии со своими словами Абросимов-старший тяжело поднялся с колен.
– Ты уверен?
Он кивнул, глядя на жену с откровенной неприязнью. Ольга и раньше подозревала, что Никита стал относиться к ней более чем прохладно. Это вполне ее устраивало, поскольку ее собственное отношение к мужу было таким же. Год за годом оба вели себя достойно, не опускаясь до мелких стычек и ссор. Но теперь Ольга невольно поежилась от недвусмысленного взгляда супруга.
– А я вот не уверена, – продолжила она по инерции. – Мы не должны ничего друг от друга скрывать, нам сейчас важно…
Неожиданно он взял ее руку и поднес к губам.
– Прости.
Никогда в жизни он не просил прощения и не целовал ей руку. Если бы Абросимов сейчас дал жене пощечину, она бы испытала меньший шок.
Ольга попыталась вырвать руку, но он держал ее крепко.
«Господи, неужели все так плохо?» – с ужасом подумала она.
Муж снова опустился на колени, обхватил руками ее ноги и уткнулся лицом в платье.
– Что там у вас? – с деланым равнодушием осведомилась из комнаты Даша.
– Ничего особенного. Папа говорит, что с ним все в порядке.
Ольга знала мужа как человека твердого, практически лишенного слабостей, на которых можно было бы сыграть. Часто она досадовала по этому поводу, но в целом уважала такое мужское качество. Понимала, что без спокойной, лишенной эмоций твердости муж никогда бы не состоялся как крупный бизнесмен.
Подсознательно она еще с прошлого года, с начала черной или по крайней мере темно-серой полосы, ждала срыва. Временами сдержанность Никиты давила, от его спокойствия становилось не по себе. Ольга почувствовала бы облегчение, если б он однажды взорвался и, краснея и брызгая слюной, швырнул что-нибудь о стену.
Но такого, как теперь, она не ожидала от мужа ни при каких обстоятельствах. Самое ужасное – его поведение не выглядело истеричным припадком. Он казался спокойным, не плакал, ничего не говорил. Все выглядело так, словно он знает: через час-другой их придут убивать.
– Прости и ты меня, – произнесла она, как отвечают приветствием на приветствие. – Может быть, вернемся в комнату? Или ты пока не хочешь?
– Конечно, вернемся.
На этот раз он встал с колен гораздо живее и стал зачем-то мыть руки, будто испачкал их о платье жены.
