* * *
Другие элизиумы тишины можно было найти в храмах или ватах. В городе их сотни, одни до того древние, что превратились почти в развалины, другие — более современные и оживленные. В один из них я как-то отправилась, крепко держа в руке листок бумаги с именем, которое так старательно написала женщина с рынка амулетов в Бангкоке. Ваты в основном состоят из двух частей, жилищ монахов и мест для молитвы. Жилища довольно аскетические, но общественные места зачастую представляют собой буйство красок, позолоты и великолепной резьбы. Я представилась в вате и попросила встречи с говорящим по-английски монахом. Эту просьбу, к моему удивлению, удовлетворили.
Меня проводили в одно из общественных зданий, предложили разуться и спуститься по лестнице с перилами в виде змей или нагов. Проинструктировали ни в коем случае не прикасаться к монаху, стоять перед ним коленях, поклониться, коснувшись лбом пола, при его появлении, позаботиться о том, чтобы мои пятки не были обращены в сторону монаха и, что еще более важно, статуи Будды. Обращаться к монаху надлежало «аджан», что, как я поняла, означает «учитель». Я не особенно религиозна и была так зачарована этим местом, от выцветающих красно-синих фресок, на которых изображены сцены из жизни Будды, до его позолоченной статуи высотой в двенадцать-пятнадцать футов, спокойной, величественной и так красиво изваянной, что не сразу заметила монаха, который сидел, скрестив ноги, на платформе и наблюдал за мной.
— О, Господи, — пробормотала я и постаралась принять более-менее подобающую позу. По команде монаха я выпрямилась, но мне пришлось сидеть на полу, поджав и обратив в одну сторону ноги, что в моем возрасте представляет собой в некотором роде испытание. Подняв голову, я увидела человека с выбритой головой, одетого в оранжевую тогу монаха, одно его плечо было обнаженным на тайский манер. Особенно поразили меня его голубые глаза.
— Вам удивительно, — негромко сказал он, — видеть здесь белого человека.
— Пожалуй, — ответила я. — Откуда вы, аджан?
— Из Калифорнии, но я здесь уже много лет.
Мы поговорили несколько минут о погоде, о том, как мне нравится Чианг Май, о его родном городе Фресно.
— Скучаете по нему? — спросила я.
— По Фресно? — ответил он с легкой улыбкой. — По Калифорнии? По прежней жизни? По сексу?
— Я не это имела в виду.
— Нет, — в конце концов сказал он. Но потом добавил: — Вы пришли с какой-то целью.
— Да, я разыскиваю одного монаха. Можно? — спросила я, указав на сумочку. — У меня есть его фотография. Мне сказали, он связан с этим храмом.
— Конечно, — ответил он. Едва взглянул на фотографию и протянул обратно. — Его здесь нет.
— Но был, — настойчиво сказала я. Монах не ответил.
— Аджан, расскажите, пожалуйста, о нем, — попросила я. — Не знаю, насколько это важно, но мне нужно знать, можно ли поговорить с ним. Я пытаюсь найти человека, который бросил в Канаде жену с дефективным ребенком, проверяю все путеводные ниточки, а их не так уж много.
Монах некоторое время молчал, потом произнес так негромко, что я еле расслышала:
— В буддизме холодное сердце — нечто такое, к чему нужно стремиться.
— Что?
— Вы чем-то очень обеспокоены.
На секунду-другую я задумалась.
— Не думаю. Не больше, чем обычно. Хотя, может, и обеспокоена. По крайней мере, немного.
Монах ничего не сказал.
Я несколько минут разглядывала, восхищаясь мастерством, фрески и резные окна. Потом внезапно обрушила на этого совершенно незнакомого человека поток слов. Рассказала об Уилле и Натали, о Дженнифер и Чате, о своих отношениях с Робом. С одной стороны, я ужасалась тому, что делаю, с другой — испытывала облегчение.
— Своих детей у вас нет, так ведь? — сказал он, когда я умолкла, чтобы перевести дыхание.
— Нет.
— Не ошибка ли это?
— Не знаю, — ответила я. — Возможно. Но я нетерпелива. Если б они без конца плакали, я, наверно, убила бы их.
Опять наступила довольно долгая пауза. Я смутно уловила пение где-то вдали и звон колоколов, но звучали они приглушенно.
— Это неправда, — снова заговорила я. — Я бы их не убила. Не бросила. Дочка Уилла умственно неполноценна, но у нее милейшая улыбка. Как он мог сделать то, что сделал? И знаете, что? Он приехал сюда и принялся писать книгу о женщине, которая изрубила в куски мужа и убила ребенка. Во всяком случае все считают, что так и было. Что требуется для того, чтобы заставить мать убить свое дитя, кроме полнейшего безумия? Разумеется, мы, взрослые, должны защищать детей, своих или чьих бы то ни было.
Я услышала, что мой голос звучит карканьем, и поняла, что не представляла, до чего расстроена всем. Подумала, что захлебнусь собственной желчью.
— И знаете, что еще? — продолжала я. — С тех пор как я приехала, почти никто не сказал мне правды — ни тайцы, ни белые. Они вежливы, они улыбаются и бесстыдно лгут. А если не лгут, утаивают сведения. В том числе и вы, — сказала я, указав на фотографию.
Мелькнула мысль, что за такое обращение к монаху меня поразит молния.
— Полагаю, во всех религиозных группах есть скверные люди, — заговорил через минуту монах. — Он был одним из таких. Он был здесь старшим монахом, и вдруг обнаружилось, что у него есть довольно роскошный дом за пределами храма, где он жил с женщиной, и «мерседес». Мы думали, что он уходит медитировать в одиночестве. Министерство по делам религий провело расследование — сами понимаете, это было сделано тайно — и он уже не монах.
— Это все?
— Нет. У него явно было много денег. Думали, что он крадет деньги из храма, но улик тому не было. Полиция решила, что он занимался контрабандой.
— Что он переправлял через границу?
— Драгоценности, наркотики, людей. Сейчас он в заключении.
— Давно?
— Уже два года.
— Кажется, его отец говорил, что он умер.
— Для отца, возможно, умер.
— Спасибо, что рассказали, — сказала я.
— Пожалуйста, — ответил монах. — Теперь вам пора возвращаться и заботиться о детях.
— Можно задать еще один вопрос?
— Да.
— Эти амулеты, — сказала я, протягивая пластиковый пакет.
— Они…
— Кощунственные, я знаю. Но когда-нибудь раньше вы их видели?
— Нет, — ответил он, возвращая их. — И, чтобы вам не показалось, будто я утаиваю сведения, не видел ничего похожего.
— Спасибо, — сказала я. — У меня на душе стало легче.
— Я рад, — ответил он. — Должно быть, вам нелегко стараться быть матерью стольким людям.
