за каждым именем выплескивалась цистерна регалий и публикаций, расписание на сайте – так уродливо и бездушно, что сомневаться в добропорядочности конторы не приходилось. Алексей посмурнел, но спорить не стал, да и что он мог возразить?
С первого, трехдневного тренинга Катя возвращалась такой возбужденной, такой счастливой, какой он ее давно уже не видел. Взахлеб рассказывала о Крэме, об упражнениях, о других посетителях. Понаблюдав за Катей, профессор сообщил, что она запрещает себе дышать в полную силу. Мол, это касается не только физического дыхания, но вообще приятия и отпускания на волю жизни. «Да, он прав! И про физическое дыхание тоже. Оттого я так часто и простужаюсь, и носом хлюпаю, что не даю себе дышать во всю ивановскую! И про маму, и про сестру мою рассказывает, словно у нас дома в Орле жил, вместе с нами!» После крэмовского тренинга Катя расцвела. Походка, прическа, одежда – она спешила все изменить, избавиться от любых стеснений и ограничений. Она и Алешу подбивала сходить на Маросейку, обещала, что он так расцветет – мама родная не узнает (смех, прыжки на диване). Он смотрел на нее с тем радостным умилением, которое бывает при виде чуда, адресованного лично тебе. Через три недели жена отправилась на «Предновогоднюю стирку».
4
Алексей хорошо помнит этот день. С утра и до ночи было темно, словно солнце сбилось с пути и укатилось освещать другую солнечную систему. К тому же на четвертом этаже прорвало трубы, и во всем подъезде отключили отопление. Изредка кто-то невидимый студено стучал по трубе, словно проверяя холод на звук. Алеша бродил по дому в мягких сапогах, в куртке, иногда дул на пальцы, ожидая увидеть пар изо рта.
Тепло вернулось вместе с Катей. Он обрадовался, увидев сверху из окна, как в калитке мелькнули ее пальто и берет, заштрихованные медленными снежными хлопьями. Но едва открылась дверь, радость замерла, съежилась и растаяла вместе со снежинками на пальто, которое он помог снять Кате. На ее лице был тот же смятенный сумрак, что и тогда, весной, после арканов.
А через два дня она сообщила: им придется расстаться. Но как же Новый год, растерянно спросил ничего не соображающий муж. Она посмотрела на него темными добрыми глазами, которые он так любил, и сказала, что в новом году они оба начнут новую жизнь, и он найдет свое настоящее счастье.
Официант, улыбаясь, откупорил новую бутылку «Шато д’Эсклан». Алексей следил, как заплетается и вздрагивает падающая в бокал струя. Он пил один, но не пьянел, а только распрямлялся и твердел лицом.
В маленькой спальне у стены лежала стопка сложенных картонок. Дверцы шкафа были распахнуты, по дивану метались брошенные платья, кофты, брюки, белье, клубки шерсти для вязанья. Раз десять Алеша пытался выспросить, что же случилось на «Предновогодней стирке». Дело не в «Стирке», коротко отвечала Катя, краснея от усталости и беспокойства. Ей нужно побыть одной, осмотреться и все обдумать. «Оставайся, давай я уеду на сколько скажешь». Она мотала головой, той самой, которая выдумывала такие нежные подарки и сказочные истории.
Он должен был защищать жену и не защитил. Должен был построить для нее лучший дом, лучший мир – и не справился. Он видел будущее только с ней. Теперь она уходила и вместе с платьями, гольфами и кремами увозила его, Алексея, будущее. Никогда не забудет он и не простит себе, как горько плакала она в прихожей, когда в дверь звонили грузчики.
Что он чувствовал, слыша, как захлопнулись в последний раз створки лифта, входя в пустые комнаты, видя в стакане только одну зубную щетку? Что чувствовал в новогоднюю ночь и на другой день? Это было подземное, безвоздушное житье, погребенье в полумороке, полубезумии. По ночам он не спал, днем не бодрствовал. У него не было ни желаний, ни надежд. Но когда сошел снег и почву прошили первые зеленые стежки, Алеша ожил для одного-единственного вопроса: как могло получиться, что такая идеальная пара, как они с Катей, распалась? Вопрос этот померцал, помаячил, потом вспыхнул и превратился в другой: кто позволил неуклюжим мозгоправам лезть в чужую жизнь? Кто дал право вторгаться в чужую семью, внушая одному из супругов, что он живет неправильно и достоин лучшей доли? А значит, можно не дорожить своей семьей, не заботиться о ней, а бросить недостроенное и подыскать что получше.
Тут Алексей и подумал, что надо бы своими глазами взглянуть, как работают эти экскаваторщики человеческих душ. Он записался на тренинг к Крэму, потом на еще один, ну и сегодня наконец встретился с главным врагом – Мацарской. Именно ее влиянию он приписывал главную роль в уходе жены.
4
Принесли кофе. Даже в темноте было видно, как бледен мой собеседник.
– Послушайте, – нерешительно начал я, – почему вы думаете, что жена ваша сама по себе не додумалась бы уйти?
– Вообще, знаешь, мне самому Вадим Маркович нравится. Но факт остается фактом. Жили мы хорошо? Хорошо. Как только свяжется женщина с мозговедом, так порядок у ней в голове и поплыл.
– Вот и подумайте, дорого ли стоят отношения, которые за день может разрушить какой-нибудь астролог или кто он там.
– Я его найду, – твердо сказал Алексей.
Лицо его было бескровно, как мрамор. Я оглянулся, ища глазами официанта. На сегодня впечатлений более чем достаточно.
Мимикрия десятая. Пращуры
1
Ночи стали такими долгими, что в дневной свет не успевалось поверить: только проморгаешься, а уж снег семенит в свете фонарей. В субботу нас пригласила Николь Григорьевна, Варина бабушка. Приглашения случались и прежде, но каждый раз за день все отменялось. Николь Григорьевне восемьдесят лет, она то и дело хворает и не хочет предстать перед женихом внучки немощной.
Варвара бывала у бабушки часто, но одно дело Варвара, а другое незнакомый мужчина. Впрочем, нам уже пришлось побеседовать с Николь Григорьевной по телефону. Голос у нее был тонкий, еле слышный, но говорила она живо, остроумно, даже смеялась. Ее смех казался очаровательным, каким бывает смех пожилых дам. При этом и в голову не приходило вообразить, как Николь Григорьевна смеялась шестьдесят лет назад. Мне нравился именно нынешний ее тихий смех, так что невольно я старался смешить Варину бабушку почаще.
Муж Николь Григорьевны, Корнелий Генрихович, был отставным профессором математики, прежде преподававшим в Геологическом институте. Если Николь Григорьевна оставалась светской дамой, Корнелий Генрихович жил совершенным затворником, круг его общения, кроме жены и внучки, составляли две собаки, кот и изредка появляющийся сын. Собак дважды в день Корнелий Генрихович выгуливал во дворе.
Жили старики на Соколе, в доме, прежде от подвала до чердака набитом режиссерами, актерами, художниками театра и кино. Сейчас от режиссеров, актеров и художников осталась дымка воспоминаний, бледное эхо в морозном воздухе: кто во Франции, кто на кладбище, кто
