двор забыл, какая я уродливая. Если я буду опрятной, говорит она, может быть, однажды я кому-нибудь понравлюсь. Она говорит, что в Пятой Ротации есть почти такие же безобразные, как я. Интересно, они тоже носят вуали? Я думаю, что она лжёт, чтобы спалить мои надежды, но я цепляюсь за мысль, что когда-нибудь я встречу других уродливых людей. Может быть, они не будут постоянно причинять мне боль.
Я открываю дверь и смотрю на женщину. Сегодня шесть бойцов Элиты. Должно быть, я сделала что-то очень плохое; мой обычный эскорт — три или четыре человека. Несмотря на регулярность побоев, мне приходится проглотить комок страха. Желание заползти под кровать или в шкаф почти одолевает меня. Но за моей спиной стоит Оландон, не позволяя мне вернуться обратно.
Я выскальзываю и быстро закрываю дверь, направляясь в сторону комнаты с балконом. Это место, где стражники бьют меня, пока мать и дядя наблюдают. Я пыталась придумать ей название. Я слышала, как Аквин использовал на днях слово «пытка», как раз перед тем, как он показал нам с Ландоном, как причинять боль, чтобы получить ответы. Думаю, «Комната пыток» подойдёт. Хотя, мать вообще не задает мне вопросов. А мне бы хотелось, чтобы задавала. Иногда пинки причиняют такую боль, что я готова рассказать ей всё, что угодно.
У меня есть единственный секрет, который я никогда не раскрою.
Когда мы движемся по извилистым чёрным коридорам, из дверных проёмов высовываются головы. Я закатываю глаза от поведения двора. Они даже не пытаются скрыть, что подглядывают.
Два первых бойца Элиты проходят вперёд и распахивают двойные двери. Видя внутреннюю часть комнаты, я прикусываю внутреннюю сторону щеки, чтобы остановить вой. Там сплошная полированная тьма. Но меня беспокоит не это. Дело в том, что стены всегда начинают двигаться, когда я вхожу внутрь. Они пульсируют, как лодыжка, которую я однажды травмировала на тренировке. Иногда мне кажется, что стены сомкнутся надо мной и зажмут меня в крошечном пространстве, как в тот раз, когда дядя Кассий запер меня на два дня в сундуке. Это была одна из худших вещей, которые когда-либо со мной делали.
Затем появляются кровавые брызги.
Я знаю, что на самом деле их нет. Но это не значит, что я их не вижу. Там кровь, и она вся моя. Я оглядываю комнату и вспоминаю каждый удар, пинок, трещину и перелом, которые я получила. В одном шаге влево от меня — место, где мне выдрали ноготь большого пальца правой руки, а в двух шагах вправо — место, где я прыгала на одной точке в течение трёх часов. Это было не так уж плохо. Я притворилась, что нахожусь на тренировке, в конце концов, Элите надоело, и они отпустили меня.
Гадаю, где сегодня у меня пойдёт кровь.
Я поднимаю взгляд в направлении балкона. Обычно они произносят небольшую речь о каком-то проступке. Проступок должен быть чем-то плохим, потому что они всегда, кажется, говорят это прямо перед тем, как расквасить мне лицо.
Моя мать не отрывается от разговора с чудовищным дядей. Она царственно взмахивает рукой в воздухе. Сегодня речи не будет.
— Приступайте, — командует она.
* * *
Я не завтракаю, меня всё ещё трясёт от самого реалистичного кошмара, который я видела за долгое время. Я заснула под рассказы о детстве Джована, а когда проснулась, его уже не было рядом. Я рада, что он не видел, как на меня влияют ужасы прошлого. Я думала, что меня больше не преследует мать — во всяком случае, по ночам.
Меня находит Оландон и сообщает, что Король собирает тех, кому я хочу рассказать. Я начинаю жалеть, что Джован не составил мне компанию, оставив брата собирать их. Оландон, кажется, намерен высказать все сомнения и опасения по поводу раскрытия моего секрета, которые я молча испытывала в течение последней недели.
— Ты знаешь, если новости о твоих глазах станут общественным достоянием, тебе будет очень трудно стать Татум. Я не понимаю, почему ты способствуешь этому, — разъярённым тоном шепчет он.
Я не утруждаю себя ответом. Последние два часа я впустую тратила время, расхаживая по своей комнате. Вместо этого я сосредотачиваюсь на том, чтобы убедить себя не сдаваться.
— Мне трудно понять, а я твой брат, — он хватает меня за плечи, останавливая на полпути. — Ты жаждешь смерти.
Бесит, что он сможет увидеть панику на моём лице. Жаль, что на мне нет вуали.
— Я не знаю, почему ты это делаешь! Ты явно этого не хочешь. Это всё Король, — шипит он. — Он заставляет тебя сделать это.
Его неприязнь прорывается сквозь мой страх. Я фыркаю, а затем снова фыркаю, увидев отвращение на его лице при этом звуке.
Я обнимаю брата за талию. Сейчас он намного выше меня. Хотелось бы, чтобы он рос и в других аспектах.
— Жди здесь, — говорю я.
Я поворачиваюсь к длинному сиденью у подножия кровати, беру вуаль и затем возвращаюсь к брату.
— Ты изо всех сил старался научиться понимать чувства других. Похоже, ты достиг некоторой степени эмпатии в своих путешествиях по Осолису, и я не могу дождаться того дня, когда ты полностью раскроешь свой потенциал. Я знаю, что ты достигнешь этого в своё время.
Я вижу, что мои слова задевают его; мой вспыльчивый характер сделал меня грубой.
— А до тех пор, возможно, ты поймёшь лучше, если прочувствуешь мою жизнь на себе, — говорю я.
Я замечаю выражение его лица, когда он смотрит на вуаль в моих руках. Ужас. Это ошеломляет меня. Он боится вуали? Он смотрит на неё так, словно она вот-вот взорвётся перед его лицом.
— Кажется, я никогда не понимала, через какую боль ты прошёл, Ландон.
Слёзы заглушают мой голос. Его глаза начинают мерцать, пока я говорю. Я сжимаю его предплечье свободной рукой. Наконец-то понимаю, какое влияние оказал этот материал на его жизнь. Все те разы, когда он плакал из-за того, что меня утащили, или избили до крови и бросили сломленную на полу. Каждый раз, когда ему приходилось красться, чтобы помочь мне, или когда ему не давали нормального воспитания из-за его сестры, находящейся под запретом. Всё это было из-за ткани в моей руке.
Мой голос хрипит.
— Я поделюсь с тобой кое-чем. Вначале я в это не поверила, но теперь я убедилась в этом, — я протягиваю вуаль. — Это просто материал. Он делает то, что мы велим ему, — говорю я и чувствую, что мои черты лица становятся
