еще долго, а Октябрина прилагала все усилия, чтобы не представлять взбешенного Арсения. Он таким быть не может, нет. Он спокойный, он голос повышать не умеет.
Крики стихли минут через пять. Для Октябрины они показались вечностью, парой часов, не меньше. Она успела пересчитать все ботинки в сенях, но стоило Арсению замолчать, забыла, сколько все-таки насчитала. Медленно, словно проверяя воздух комнаты на вкус, Октябрина открыла дверь и – улыбнулась. Арсений сидел на кровати, обхватив голову руками, и качался вперед-назад. Казалось, он пытался угомонить бушевавшие в голове голоса, но у него не может быть такого. У него в голове один голос – правильный, который никогда не говорит глупостей.
– Октябрина, Октябриночка, светлый ты мой октябрь, какой же я плохой человек! – прошептал Арсений и схватился за собственные волосы. Пальцы его дрожали.
– Арсений, ну какой же ты плохой человек! Ты посмотри на себя, ты солнце, ты посмотри, посмотри на себя! – запричитала Октябрина и подошла к нему.
Арсений сгорбился, словно на его плечах лежала печаль всего света. Под глазами пролегли серые синяки. Вокруг ногтей краснели полоски крови. Арсений выглядел как очеловеченная тоска. Хотелось сесть рядом, положить голову на мокрое дрожавшее плечо и вдохнуть запах его страданий.
Арсений поднял голову. Октябрина стояла перед ним, над ним, и когда поняла это, ноги ее подкосились. Октябрина упала на пол и посмотрела на него снизу. Арсений дышал рвано, словно горло его стянула невидимая петля.
– Мне иногда даже страшно, когда я понимаю, какой я страшный человек! – прошептал Арсений и отвернулся. – Я даже смотреть на тебя не могу, мне дурно, мне дышать нечем, понимаешь?
– Понимаю, – сказала Октябрина, но скорее согласилась, что одна чувствовала такое. Не «тоже».
– У меня вокруг все закрывается. Я сколько ни пытаюсь, всё двери передо мной закрываются, а назад идти некуда. Я и лучше стать не могу, а ведь и испортиться нельзя, нельзя ведь, Октябрина.
Руки его теплые, знакомые, хотя держала их Октябрина пару раз.
– Ты не испортишься, Арсений, – прошептала Октябрина, а Арсений улыбнулся, словно в это тоже поверил. – Все будет хорошо. Хочешь, я заварю тебе чай?
– Завари. Пожалуйста, завари, пожалуйста, – прошелестел Арсений и высвободил свои руки. – Можешь в свою чашечку. И себе налей. Я не могу есть один.
Пока Октябрина готовила чай, тот, который смогла узнать как «безопасный», Арсений успел подняться, походить по комнате, попинать ковер, сбегать на улицу, умыться и вернуться. По подбородку его стекали холодные капли и падали на пол.
– Всегда выводы надо делать. Вот сейчас я плохо себя вел. Нужно следить за собой, быть осторожней, – проговорил он и принял чашку у Октябрины. – Спасибо, очень вкусный.
– Готовила как обычный, – сказала Октябрина, а про себя подумала: «Как вообще можно необычно готовить чай? Это же просто вода с травой».
– Я понимаю. Просто все всегда вкуснее, когда для тебя готовят, а не ты сам.
Октябрина улыбнулась. Чай Арсения тоже показался ей тогда особенным. Можно сказать, она вернула ему его добро.
– А где ты работаешь? – решила спросить Октябрина.
– Сейчас? Работал у отца на фирме, почти шесть лет отработал. Но полтора года уже там не работаю. А что?
Октябрина замялась. Вопрос выскочил из нее до того, как она смогла придумать ему объяснение.
– Да что-то просто даже испугалась, мало ли, на кого так можно. Ну, кричать.
– А, ну точно, – усмехнулся Арсений, но усмешка ему далась тяжело. Он почти простонал ее. – Да я там ему все равно стараюсь помогать. Денег мне почти за это не платят, но если рабочие боятся говорить отцу, что в чем-то налажали, то мне звонят сначала. Отца они очень боятся, он их так матом покроет, что уши отвалятся. Сначала на мне проверяются. Вот, сегодня такой день.
– А что случилось? Почему ты оттуда ушел?
– Да как тебе сказать. – Он поглядел на чаинки в чае, покрутил чашку и вздохнул. – Надоело или не надоело, но мозг мой устал. Я не мог больше работать. Два месяца в больнице лежал, под капельницами, потом вышел, а ноги не вернулись, не шли. Я понял, что не вернусь. Если вернусь, то умру, наверное. Чувствовал дыхание смерти за спиной, жуткое ощущение. Я тогда летом впервые путешествовал, как и всегда пытался путешествовать, потом две работы брал, но тоже вымотался, теперь на удаленке работаю, и то не постоянно. Сейчас у меня деньги есть, хотя бы пару месяцев не хочу заказы брать.
Октябрина улыбнулась, но быстро поникла. Хотела бы также, отдохнуть, но даже в отпуске не могла.
– У меня хобби есть, – Арсений улыбнулся. – С Борей его группу веду, туда заметки путевые пишу, иногда фотографии прилагаю. Боря писать эти заметки не любит, они его в тоску вгоняют. А мне нравится, будто его и наши, общие, поездки заново проживаю. Он чаще меня ездить может, редко на месте сидит. Я беру его записки из блокнота, переписываю, факты проверяю и что-то интересное добавляю. А, Боря ж еще проверяет, чтобы все правильно было, а то он переживает, если я что-то путаю. Хочет правду писать только, за ним же другие смотрят, вдруг введет кого-то в заблуждение. А так, если тебе про сейчас рассказать, я на фрилансе год работаю, вот, работал над игрой компьютерной с октября до мая, но летом я заказы не беру. Да и я там пока не нужен. Хочу зиму работать, холодные месяцы весны и осени, а потом отдыхать, а если и работаю, то для души. Ну, или когда деньги кончаются.
– А они вообще когда-то не кончаются? – Улыбнулась Октябрина и почувствовала, что ей эта улыбка тоже далась тяжело.
– Испаряются иногда. Но если знаешь, как меньше тратить, а жить лучше, то вполне себе неплохо. Мне для счастья много денег не нужно, я ем мало, одежду новую редко покупаю, билеты по скидкам. На машину много трачу, но это уже необходимость. Неправильно это как-то, но после стольких лет выматывающей жизни хочется немного свободы.
Октябрина хотела уже поинтересоваться, какие советы о планировании жизни мог ей дать Арсений, но огляделась, и почувствовала, что сейчас явно не время. Чай они пили в тишине, и тишина была не в тяжесть.
– Но не должен я был кричать, не должен. Мало ли, что они там сделали. Надо было спокойнее, спокойнее, – пробубнил Арсений и отвернулся к окну. – Совсем не должен был кричать.
В «дом для всех», как называл дом Арсений, Октябрина ходила все чаще. Ни с кем из школы или той, обычной, жизни говорить не хотелось.
