из них.
— Выбора у нас нет, пупсик. Будем плести какую-нибудь фигню.
— То есть врать священникам?
— Ага, и положимся на волю Божью.
Крайне сомнительно, что Господь благоволит подобным методам, но раз уж уточнить у него я не могу, остается положиться на Клемента. Это заключение порождает смутную тревогу: весьма и весьма вероятно, что обман духовных чинов окажется не самым худшим нашим проступком на сегодня.
«Простите, отче. Кажется, я собираюсь согрешить».
Поезд с лязгом останавливается под обширной крышей вокзала Ватерлоо.
Клемент уже на ногах, стоит в нетерпении перед дверьми вагона, и я присоединяюсь к нему. Наконец, двери с шипением раздвигаются, и он шагает на платформу, принюхивается и оборачивается ко мне:
— Чуешь, пупсик?
По мне, так воздух грязноват, но без какого-то выраженного запаха.
— А что я должна почуять?
— Запах Лондона! — торжественно возвещает он. — Величайшего города во всем мире!
Сама я отнюдь не поклонница величайшего города, однако решаю оставить свое мнение при себе. Я бывала в столице бессчетное количество раз, и чувства она у меня вызывает неизменно смешанные. Непостижимым образом Лондон одновременно и ошеломляюще огромный, и жутко клаустрофобический. Кому-то по душе его постоянная суматоха, но вот я толп не люблю, так же как и несмолкающий шум.
Несмотря на подобное двойственное отношение к нашей многолюдной столице, я наведываюсь сюда довольно часто, поскольку здесь находятся самые лучшие книжные магазины на планете. Посреди шума, грязи и безликих толп затеряны оазисы спокойствия — старомодные магазинчики, попрятавшиеся по закоулкам и ждущие лишь тех, кто по-настоящему хочет их отыскать. Для книголюбов вроде меня подобные лавки — сущие анклавы нирваны.
Увы, вряд ли сегодня получится посетить хотя бы один.
Рука Клемента тянется к карману безрукавки, однако под моим хмурым взглядом послушно опускается без добычи.
— Мне нужно покурить, пупсик, да и поесть тоже не помешало бы. На полный желудок легче думается.
Никотиновый голод меня не гложет, однако урчание в животе напоминает о пропущенном завтраке.
— Хорошо, сначала перекусим.
И мы идем по нескончаемой платформе: впереди целеустремленно шагает Клемент, за ним семеню я.
— Вы не могли бы идти чуть помедленнее? — пыхчу я.
Клемент останавливается и оборачивается.
— Прости, пупсик. Хочешь на закорки?
Разумеется, это шутка, однако предложение весьма соблазнительное. Посмеиваясь, он уже медленнее продолжает путь к турникетам.
На этот раз обходится без приключений, и мы оказываемся под сводом огромного зала ожидания.
Вот этот Лондон я ненавижу. Мне даже не прикинуть, сколько народу в этом обширном пространстве, но, на мой вкус, чересчур много. Кто просто околачивается, кто несется по кафельному полу — одни с сумками, другие с чемоданами на колесиках. Некоторые как будто даже и не знают, куда идут. А те, что знают, даже не смотрят, куда идут.
Клемент примыкает к лиге околачивающихся.
Он стоит, подбоченившись, и оглядывает зал слева направо, сверху вниз.
— Черт, тут уже все по-другому, — бормочет он.
По периметру зала выстроились десятки магазинчиков и киосков, и Клемент одну за другой изучает их вывески.
— А что…
— Не надо, Клемент. Не надо.
— Как угодно, — пожимает он плечами. — Где тогда перекусим?
— В «Старбаксе». Мне определенно не помешает кофеин.
Настает мой черед возглавлять марш, и мы пробиваемся через толпу к кофейне. В отличие от прогулки из моего магазина часом ранее, на этот раз наряд Клемента взглядов не притягивает. Только в Лондоне его наряд и может считаться нормальным.
Заходим в «Старбакс» и встаем в небольшую очередь.
— Что будете есть? — спрашиваю я.
— Здесь подают английский завтрак?
— Нет.
— Ну и ладно. Тогда ограничусь парочкой сэндвичей с беконом.
— Клемент, это не какая-то тошниловка. Выберите, пожалуйста, из того, что есть.
Его глаза следуют за моим пальцем, указывающим на меню над прилавком. Несколько секунд он изучает перечень блюд, который, судя по выражению его лица, в восторг его не приводит.
— Что такое песто?
— Выбирайте из того, что знаете.
— Тогда тост с ветчиной и чеддером, — ворчит он.
Очередь продвигается, и полная энтузиазма девушка осведомляется о нашем заказе.
— Один тост с ветчиной и чеддером. Один багет с тунцом. Средний американо и… Клемент, что вы будете пить?
— У них есть тизер?
— Нет.
— Значит, чай.
Клемент занимает позицию у выхода, словно вышибала ночного клуба, и мы молча переминаемся с ноги на ногу, пока не выкрикивают наш заказ. Я хватаю поднос и пригоршню пакетиков с сахаром, и вдвоем мы поднимаемся по лестнице к столикам.
Как в большинстве подобных заведений, перед нами море призрачных лиц, уткнувшихся в разнообразные цифровые устройства.
Водружаю поднос на ближайший свободный столик и сажусь. Клемент плюхается напротив и осматривает публику. Наконец, поворачивается ко мне и делится наблюдением:
— Напоминает фильм, что я как-то смотрел в кинотеатре.
— Простите?
— «Ночь живых мертвецов». Не видела?
— Хм, нет, не думаю.
— Только посмотри на них, — кивает он на парня и девушку лет двадцати с небольшим, устроившихся за столиком у дальней стены. У обоих в руках телефоны, безучастные взгляды устремлены на экраны. Заключить, что они пара, можно лишь на том основании, что они сидят за одним столом.
— Добро пожаловать в наше цифровое общество, Клемент.
— У каждого, значит, одна из таких штук?
— Ага.
Клемент качает головой и снимает крышку со стаканчика. Высыпает в него пять пакетиков сахара и делает глоток.
— Слышишь, пупсик?
Я послушно замираю и прислушиваюсь. Как будто ничего неуместного.
— Что слышу?
— Да в том-то и дело, что ни хрена не слышно — все молчат! Во всех кафе, где я бывал, люди сидели и болтали между собой!
— Верно, теперь люди общаются по-другому.
— Что? Ты хочешь сказать, люди больше не разговаривают?
— Вовсе нет, просто общаются по социальным сетям или сообщениями.
— Хм, чем бы ни были эти штуки, живете вы как чертовы зомби.
Я оглядываю зал кофейни. Пожалуй, Клемент в чем-то прав.
Мы присоединяемся ко всеобщему сосредоточенному молчанию, жуя сэндвичи и потягивая неоправданно дорогие напитки. После замечания Клемента отсутствие разговоров невозможно не замечать. Если бы не тихая музыка на заднем фоне да всепроникающий гул вокзала, тишина была бы гнетущей.
И тут тишину нарушает звук протяжной отрыжки.
— Прошу прощения, — басит Клемент.
Под аккомпанемент недовольного цоканья в нашу сторону поворачивается с десяток голов.
— Боже, так они живые, — все так же громогласно замечает Клемент.
Он встает, и все головы немедленно возвращаются на исходные позиции. Похоже, никто не горит желанием напомнить ему о манерах.
Внезапно у меня возникает ощущение, будто на мне не кожаная куртка, а средневековая «бочка позора».
Хватаю сумочку и мчусь к лестнице, стараясь не поднимать голову, чтобы
