хотя не перестали жить.
– Михал Михалыч! Мой отец, как вы: говорит, говорит и что-нибудь скажет. Вам надо познакомиться.
– Да, – сказал я себе. – Этот парень сформулировал лучше меня.
Многие спрашивают:
– В какое время мы живём?
Отвечаю:
– В трудное – это раз.
В переходное – это два.
В бурное – это три.
В неопределённое.
В сложное.
В непривычное.
В случайное.
В короткое.
В интересное.
Всеобщих испытаний.
Ожиданий.
Разгула преступности.
Халатности.
Отмывания денег.
Целования трубы.
Борьбы за жизнь.
Разгадок природы.
Загадок Вселенной.
В общем, в это время лучше не жить.
Я бы сам себе придумал этюд.
Одинокий мужчина читает толстую книгу и пьёт водку.
И пьянеет, и продолжает читать, и продолжает пить.
И очень переживает.
И от этого пьёт.
И от этого переживает.
И не может оторваться.
И от этого плачет, и от этого пьёт.
Суть демократии – называть вещи своими именами.
Тогда смысл есть в жизни и в выступлении.
И люди исполняют свой долг, так как понимают, в чём он заключается.
И наказание соответствует преступлению.
И все знают, о чём идёт речь.
И значительно меньше обмана и, что ещё хуже, фальши, то есть признания в якобы присутствующей любви к руководству страны.
Моя обязанность – не зависеть ни от кого.
Ничего нет хитрого в том, чтобы не зависеть от верховной власти.
Не ходить туда.
Не просить.
Всё равно они не дадут того, чего у тебя нет.
Ну и живи, как жил.
А вот независимость от хозяина тебе даст ценность твоя.
Неоценённый, ты будешь независимым от всего – от денег, от людей, от детей.
Твоя независимость, твоя ценность.
Полная независимость, когда ты за собственные мысли или за собственную личность получаешь деньги от кого ты захочешь.
Это уже зависимость от тебя.
У такого независимого в зависимости довольно много людей, чью ценность он и определяет.
Ядовитые грибы хотят, чтоб их съели, настолько, что вырастают без характерной для них юбочки…
Так и политики…
Из мускулистых как-то ничего толкового не получается.
Всё равно ими кто-то из дряблых командует.
Анекдоты нельзя печатать, их надо передавать по кругу.
Тогда они шлифуются, как бриллианты.
Не требуйте от меня, чтобы я жил, как вы хотите.
Попробуйте жить сами так, как вы этого требуете от меня.
На войне нужны стихи.
В остальное время можно обойтись прозой.
Для прозы нужен покой.
– Ты почему меня не узнаёшь? Я несколько раз с тобой знакомлюсь. Два раза пил на брудершафт. Два раза, подчёркиваю. Ну-ка, скажи – кто я? Ну?..
– Ты артист пермского драмтеатра.
– Я?! Ты меня видел на сцене? В Перми?
– Ты кинооператор?
– Кто?! А как это? Это же учиться надо?
– А-а! Ты – завотделом культуры.
– И сколько он получает?
– Тысяч пятнадцать.
– Я похож на человека, получающего пятнадцать тысяч в месяц?
– Ты врач.
– Какой?
– Хирург.
– А ты был у меня под наркозом? И мы пили на брудершафт?
– Ты – гаишник на трассе Ростов – Дон.
– И мы пили на трассе на брудершафт?
– Ты юморист?
– Неужели я так неудачно шучу?
– Мы летели на Север?
– Нет.
– Так вот, слушай теперь меня. Что ты сделал, чтоб я тебя запомнил? Пил со мной? Допил меня до брудершафта. Ты не летел, не лечил, не шутил, не играл. Что я должен помнить? Твой рост? Ты голубой?
– Ты что!
– Так чего ты хочешь? Что запоминать?
– Михаил, а вот этот разговор ты запомнишь?
– Так это же я сам сказал.
– Вот ты и запомни!
– Так кто ты такой, напомни?
У меня много записных книжек.
Возраст их от моих тридцати трёх лет до сегодня.
Так вот, раньше на год уходило три книжки.
Теперь одна книжка на два года.
Вот такие возрастные изменения.
Пока не сел за стол.
В первых оказались намётки.
В последних – всё готово.
Бери и выступай.
У нас Сталина любят за создание очень эффективной государственной системы: сегодня донёс – завтра посадили.
Аплодисменты во славу Сталина – тех, кто не сел, – очень искренние.
Сколько раз я говорю себе громко и внятно в ответ на всё:
– Ты можешь быть только человеком. И будь им. Остальное – с переменным успехом.
Второй муж моей жены, если считать отсюда, уже там…
Женился на фермерше, ждёт успех в Аризоне.
У нас во дворе скандал.
Начали коты.
Присоединились собаки.
Присоединились хозяева:
– Не смейте мою собаку бить!
– Это общая собака.
– Это ты общая. А собака моя…
На тебе! На тебе! На тебе!
Полдня ревело и стонало.
Наконец все затихли.
А коты всё завывали, пока кто-то палкой не запустил.
Тогда окончательно затихло, и стало понятно, кто начал скандал!
Тихушники…
Двое
Итак, мы в купе.
Мы видим друг друга в первый и последний раз.
Мы говорим откровенно.
Мне сорок.
Тебе двадцать.
Я холост.
Ты замужем.
Меня будут встречать, и тебя.
Он высокий, стройный, но, как я понял, на этом всё кончается.
А я маленький, лысый, но, как ты чувствуешь, на этом только начинается.
Будь внимательна и решительна.
У нас двадцать четыре часа.
Пить вдвоём коньяк!
Молча!
И смотреть в глаза.
Молча.
Вдвоём.
Молча.
Попробуйте.
Молча.
Вдвоём.
Попробуйте!
Советская власть возвращается в худших формах.
Если бы в лучших – кто бы возражал?
Наша интеллигенция себя презирает, но я не слышал, чтобы себя презирал рабочий класс.
Хотя у него не меньше оснований.
Деньги или искусство?
Я думаю, дружить надо
