Когда встанет? Если встанет?
— Кто, мать твою, так и разэтак через полено, будет его держать, когда у меня силы кончатся, а к тебе не вернутся? — продолжал разоряться чистильщик. — Эгиль, который сам едва на ногах стоит? Или Ларс, на которого остался Викар? Марш отсюда!
Нет, надо все-таки ему врезать, подумал Эрик, прежде чем снова провалиться в темноту.
Когда Эрик очнулся снова, первым, что он увидел, была макушка Ингрид. Девушка сидела рядом, уронив голову на руки, выбившиеся из косы пряди заслоняли лицо. Эрик протянул руку, коснулся ее волос. Ингрид вскинулась, встретившись с ним взглядом, неуверенно улыбнулась.
И разрыдалась в голос.
Эрик притянул ее ближе, погладил по голове.
— Сейчас-то что реветь? Все же хорошо.
Руки чувствует, ноги чувствует, дышать может, голова не болит, шевелиться… вроде тоже получается. Ему захотелось сесть, нет — вскочить и проверить, но Ингрид все еще всхлипывала, уткнувшись ему в грудь, мотала головой, пытаясь что-то сказать сквозь слезы.
Найти ту тварь, которая так ее напугала, и открутить башку.
— Какая сцена! — раздалось откуда-то сбоку. — До чего трогательно, впору самому слезу пустить.
Эрик повернул голову. Он лежал в шатре, у входа стоял Колль, скрестив на груди руки. Выглядел чистильщик так, что впору самого в гроб класть: синяки под глазами, сизая щетина, бледный до зелени. Эрик встретился с ним взглядом:
— Спасибо.
— В расчете, — сказал Колль. Развернулся, резко откинув полог.
— Где эта демонами драная телега? — крикнул он снаружи. — Ларс, Эгиль, мы убираемся.
Донесся чей-то неразбочивый голос.
— А мне насрать, что за полдень перевалило. Эта дыра в заднице мира надоела мне хуже горькой редьки. И эти рожи тоже!
Эрик усмехнулся. В расчете.
Ингрид выпрямилась, стирая слезы со щек.
— Извини. Просто…
Просто можно уже дать себе волю, наконец.
— Сколько я?… — спросил Эрик.
— Больше суток.
Да уж. Он потер шею — закономерно ничего не нащупал. Если уж с «губкой вместо мозгов», когда змеиный яд вызывал кровотечение прямо в полость черепа, смогли справиться, то уж дырка от змеиных зубов давно затянулась. Он медленно сел, заново пробуя тело. Творец милосердный, какое счастье дышать и шевелиться! Просто дышать и просто шевелиться, чувствовать руки и ноги.
— Спасибо, — повторил он.
Она криво улыбнулась. Эрик снова притянул ее ближе, устроил на коленях, баюкая.
— Все хорошо. Ты была права — все хорошо.
Ингрид вздохнула глубоко и неровно.
— Не смей больше так меня пугать!
Эрик тихонько хмыкнул, прижав ее крепче. Ингрид замерла на миг, высвободилась с явной неохотой.
— Пойду, Хаук там с ума сходит. И Адела без присмотра.
Эрик встал, повел плечами, растягивая одеревеневшие от долгого лежания мышцы. Немного кружится голова, не слишком уверенно держат ноги — немудрено. И снова безумно хочется есть. Тоже, впрочем, неудивительно.
— Я с тобой. Извиниться и поблагодарить.
Но сразу не получилось сделать ни того, ни другого. Едва выбравшись из шатра, Эрик попал в людской водоворот — кажется, почти все выбрались проводить чистильщиков — или убедиться, что они убрались?
Раненый уже лежал на телеге, жмурясь на солнце… Очнулся, это хорошо. Кто-то, значит, им занимался. Ларс, припомнил Эрик. А конь Фолки? И этот, как его, любитель тянуть руки к чужим прелестям? Эрик огляделся. Коня не было видно, а… Ове, вспомнил Эрик, стоял среди людей Фолки, щеголяя повязкой на руке. Значит, и о нем позаботились, вот и ладно.
— Рад, что с вами все обошлось, — прозвучал из-за плеча голос Бруни. — Кто бы мог подумать, что змея решит, будто мешок может стать ей укрытием…
Эрик обернулся. Оруженосец сочувственно улыбался. Вот только мешок-то был завязан как положено.
— Да, дурацкая оплошность, которая чуть не стоила мне жизни. Впредь буду внимательней.
Может, Бруни ничего этакого и не имел в виду, а просто повторяет за кем-то? Его рядом не было, а что наговорил Ове — неизвестно. Мог ведь и не обратить внимания на завязки. И если бы Ове все время не был рядом, Эрик в первую очередь подумал бы, что тот решил отомстить за битую морду и сломанную руку.
— Много шума наделали, — продолжал оруженосец. — Люди теперь по десять раз проверяют вещи. А Свея, служанка госпожи, добыла где-то палку и полдня щупала все перед собой, точно слепая. — Он рассмеялся.
Эрик вспомнил, как Бруни осадил ее, мечтавшую о золоте университета. А откуда простолюдин может знать, что дар наследуется не всегда? Кто-то из знакомых сказал? Кто? Одаренные не слишком откровенничали с пустыми, даже друзьями… Впрочем, дружили еще реже, тот охотник, друг Эрика, был скорее исключением: сын одаренной матери, не унаследовавший дар, не чурался тех, кому он все же достался, и в их кругу чувствовал себя явно свободней, чем среди себе подобных.
Эрик внимательно посмотрел на оруженосца. Не мог ли и этот быть таким? Тогда становилось понятна и правильная речь, и замечание про никому не нужного пащенка, которому не достался дар.
Он хотел было спросить, откуда парень родом, но понял, что не дозовется его. Бруни замер, глядя на господский шатер, откуда выходил Хаук, а на его локоть опиралась Адела, и по лицу парня неудержимо расползалась улыбка.
Вон оно что… Эрик слыхал, что среди благородных было чуть ли не хорошим тоном, чтобы оруженосец изображал, будто влюблен в госпожу. Но Хаук вряд ли стал бы это поощрять — Бруни-то по возрасту был куда ближе к Аделе, чем он, незачем с огнем играть, так и доиграться можно. И парень, похоже, не притворялся.
А не мог ли Бруни быть той фигурой с самострелом? Парень не дурак, конечно, но в его возрасте и не такие глупости выкидывают ради пары прекрасных… глаз. Заметил кто, что оруженосец к госпоже и в самом деле неровно дышит, нашептал пару слов — и готов герой, желающий освободить прекрасную даму от «старика». А то, что самому потом — петля, а даме — монастырь, в прекраснодушии своем не догадывается. И никаких покушений на Аделу не было, лишь цепочка случайностей, видывали и не такое.
Впрочем, легко ведь проверить. Эрик огляделся: чистильщики заняты своими, Ингрид за спиной благородных, за ними приглядывает, а если и увидит. что Эрик лезет не в свое дело, вмешиваться не будет. Коснулся разума Бруни.
— Что ты думаешь об Аделе?
Оруженосец неровно вздохнул. Лицо и голос остались безразличными, как у всех, чей разум подчинен чужой воле.
— Она… Она одна такая. И достаться старику…
— Ты стрелял в Хаука?
— Не я. В него стреляли?
