на кону стоят девяносто пять тысяч фунтов и открытие философского камня, то можно забыть о моральных ценностях. — Ардашев взял в руки фотографию потолка в кабинете профессора и поднёс её к лампе. С верхней части арки лев, попирающий ногами змею, злобно щерился на входную дверь. Под ним — восходящее над горизонтом солнце, полукруг и цифра 30 над ним. Надпись на латыни «Лев обгоняет солнце» шла под небесным светилом. — Потолочная роспись имеет какой-то смысл, — продолжал рассуждать русский студент. Сдаётся мне, что в ней заключена некая тайна. Безусловно, эти изображения — лев, солнце, змея и цифра 30 — имеют некую закономерность… Связана ли эта комбинация символов с двумя неизвестными знаками в формуле?.. Комбинация символов — проговорил он вслух и повторил: — комбинация символов… Вот оно что! — Клим заходил по комнате нервными шагами. Закурил папиросу. Потом ещё одну. — По дороге к барже я видел букинистическую лавку. Возможно, там я что-нибудь и отыщу. А если нет, придётся вновь наведаться в библиотеку Британского музея». — Он открыл карманный «Qte Сальтеръ». До рассвета оставалось всего три часа. Спать совершенно не хотелось, ведь разгадка может быть близка. Но это только в случае, если предположения подтвердятся.
Клим разделся и прилёг на кровать, пытаясь уснуть, но сон никак не шёл, только капли дождя монотонно стучали по стеклу… Он и не заметил, как провалился в небытие. Снился не Лондон, а Ставрополь. Весна. Город утонул в цветущих садах. Старинные дома в один этаж казались ветхозаветными исполинами. Во дворах не усадьбы, а старинные парки с дубами, вязами и липами. Улицы в городе так широки, что похожи на проспекты. Воздух настолько свеж, что по утрам морозит горло. Особняки на Николаевском все важные, генеральского чину. Их глаза-окна смотрят на прохожих насмешливо, мол, много всякого народу тут фланировало и пятьдесят лет тому назад, и сто, а где они теперь? Куда делись? Упокоились грешные. Лежат себе смирнёхонько под православными крестами на Успенском, Мамайском, Варваринском и Старом кладбищах. Вот и вы, придёт время, к ним отправитесь. А мы живые, из природного известняка сложенные. Мы стоим твёрдо. И ещё лет сто стоять будем, потому что Николаевский проспект вечен, как и сам Ставрополь. А к вечеру, когда в окнах затеплится тусклый свет фотогеновых ламп, восковых и парафиновых свечей, и фонарщики начнут приставлять лестницы к столбам, каменные особняки, зевнув, прикроют свои веки-ставни до утра. «Пора спать — скажут они. — Утро вечера мудренее…». Но потом на смену одному сну пришёл другой. Убелённый сединой Ардашев, почему-то без усов, сидел на скамейке и читал газету. Рядом с ним умостился мальчик лет восьми и ел мороженое. Он глазел на пёстрого дятла, занятого поиском насекомых под корой старой сосны. Вместо папирос Клим достал из кармана коробочку леденцов и, выбрав прозрачную конфетку, положил её под язык. Мимо проносились непонятные кареты без лошадей, дымившие как паровозы. Только дым был не чёрный угольный, а белый. И шёл он не из паровозной трубы, а откуда-то снизу. Машинисты с совершенно чистыми лицами, без малейшего признака угольной пыли, крутили круглыми штурвалами, но располагались они не вертикально, как штурвал в капитанской рубке, а горизонтально, параллельно земле. Безлошадные экипажи обгоняли друг друга, рыча и издавая гудки, похожие на звук охотничьего рожка. Вывески на магазинах были сплошь иностранные, на непонятном ему языке. Это был не Ставрополь, не Москва и даже не Петербург. Дамы больше не ходили в платьях с турнюрами. Они носили узкие юбки до щиколотки, облегающие фигуру. Облик мужчин почти не изменился. Разве что крылаткам они предпочитали длинные серые плащи, а цилиндрам — широкополые шляпы. Дятел долбил ствол сосны так усердно, что казалось дерево вот-вот завалится, и тогда он и мальчик погибнут. Клим попытался подняться со скамейки, но ноги точно парализовало. А мальчик, не чувствуя беды, продолжал наслаждаться мороженным. От страха Клим вскрикнул и проснулся. В его дверь настойчиво стучали.
— Кто там? — вставая с кровати, спросил он.
— Это я, Роберт. Уже девять с четвертью, а вы никак не просыпаетесь. И я решил спуститься в вашу каюту.
— Дружище, мне надобно всего десять минут. Позавтракаем вместе.
— Отлично.
Приведя себя в порядок, Ардашев выбрался на палубу. Волокнистый туман поднимался над рекой. Стол уже был накрыт и Агнесса, флиртуя с Аткинсоном, подавала традиционную яичницу с ветчиной. Увидев Клима, она тотчас посерьёзнела и ушла на кухню. Роберт проводил её удаляющийся турнюр заинтересованным взглядом.
— Мечта, а не женщина, — проронил англичанин.
— Кстати, дружище, она уже вами интересовалась, — заправляя за воротник салфетку, проронил Клим.
— Неужели?
— Чистая правда. Я поведал ей, что вы чертовски богаты.
— Вот оно что! — отправляя в рот кусочек пожаренной ветчины, воскликнул титулованный отпрыск и добавил: — А я уже начал втайне гордиться своей мужественной внешностью.
— И совершенно правильно! Так что не теряйтесь. Всё в ваших руках.
— Но я видел её мужа. Он производит впечатление беспробудного пьяницы.
— Как и положено боцману. Он чаще в море, чем в Лондоне. У вас есть все шансы.
— Благодарю за столь полезные сведения, капитан. Но я хотел бы знать, каков наш дальнейший план расследования. Всё-таки уже два трупа, не говоря о вскрытом сейфе.
— Помнится, вы говаривали, что посещали лекции профессора Пирсона и кое-что смыслите в химии.
— Ровно столько, сколько необходимо врачу.
Клим вынул из кармана лист с формулами и, положив на стол, справился:
— Что можете сказать об этих двух записях?
Роберт повертел бумажку, вздохнул и сказал:
— Тут два странных знака — ʘ и Ô. Вижу их впервые. К химии они никакого отношения не имеют. По первой формуле могу пояснить, что NaCN — цианид натрия — опасный яд. Он соединяется с кислородом и водой, то есть разбавляется водой в присутствии воздуха. В результате чего получается какое-то неясное соединение (оно непонятно из-за прописной О с точкой внутри;) и, если я не ошибаюсь, едкий натр или каустическая сода — самая распространённая щёлочь. По второй записи ничего сказать не могу, поскольку в ней уже четыре загадочных символа. Голову даю на отсечение, что не один химик в мире никогда не разгадает сию абракадабру. Откуда у вас эти записи?
— Их написал карандашом написал профессор Пирсон на странице «для заметок» англо-арабского разговорника, а потом удалил стирательной резинкой. Но карандаш был плохо заточен, и на бумаге остались вдавленные следы. Я посыпал их грифельным порошком, и проступили эти две формулы. Теперь хорошо бы узнать, что значат эти два символа.
— А зачем? Профессор мог писать что угодно и
