— Увертливый ты ублюдок, кид, — деревянно улыбнулся Эджин, — Интересно, сильно удивишься, если узнаешь, что стволы только предлог? Нас послали арестовать тебя за то, что ты проигнорировал плач и просьбы этой подлой длинной сучки, из-за чего та слегка поехала крышей. Ахиол и ат-Мансипах говорят, что твоё разгильдяйство едва не стоило Суматохе жизни.
На это я лишь зевнул, ответив, что если хотят арестовать, то вперед. Таракану тапок не победить, а моя задача стояла в том, чтобы просто выдать хитрожопому богу ответку за все его мутные схемы. Рискованно? Да. Но я себя не на помойке нашёл.
В общем, братья удалились, забрав с собой наш арсенал и глухо ворча. Подавив желание помахать им вслед белым платочком, я закрыл дверь и пошёл в свой кабинет, дабы предаться праздности и другим порокам.
А вечером, когда уже стемнело, к воротам подошла маленькая пьяная фигурка, увенчанная здоровенным пуком дредов на макушке. Она всхлипывала и печально звенела бутылкой по прутьям решеток, нервируя Каруса. Прикрыв глаза на пару секунд и размышляя, что было не так-то и легко после высаженной в течение дня бутылки крепкого алкоголя, я принял решение, а затем скомандовал:
— Девочки… наверх. И сегодня больше не спускаться. И дверь опустите на своем этаже. И накиньте на неё что-нибудь плотное.
— А? Что?! — тут же насторожились две болтушки, безуспешно делавшие вид, что грызут гранит науки, — А что такое?
— Выполнять, — вздел я вверх указательный палец, — И не подслушивать. Вам же лучше будет.
— К нам гости?!
— Не к вам, а ко мне, — уточнил пьяный и слегка педантичный я, — Буду принимать извинения.
У порядочности есть определенный порог. Ты можешь быть джентльменом со своими принципами, можешь уважать себя, ценить, холить и лелеять, можешь гордиться своей безупречностью, но рано или поздно на твоем пути попадётся какое-нибудь дурное создание, целиком и полностью заслуживающее… ну, скажем так — наказания. А ты, глядя на это создание, почувствуешь в себе большую тягу к справедливости. Неодолимую тягу.
Наверное, Нимея Хиггс просто пришла поговорить. Может быть, даже выговориться. Или поплакаться. Она была пьяна, несчастна, очевидно одинока и, наверное, с огромным камнем на сердце. Что касается меня, то я был слегка зол, немного подавлен, средне пьян и, по причине целого дня безделья, полон сил. Последнее стало решающим фактором.
В общем, у миниатюрной мулатки случился секс. Много секса. «Очень» или «слишком»? И то и другое. Наверное, в каком-то роде я понимал, что проделывать с ней всё то же самое, что я проделывал с гоблиншами, было слегка, а может даже и очень неэтично, но эта мысль проскользнула уже в тот момент, когда «боржоми» было пить поздно. Козозаводчица первые несколько часов пищала, пыталась отбиваться, даже несколько раз неубедительно (для меня) звала на помощь, но потом всё-таки втянулась. Относительно, конечно. Единственное, что я бы мог сказать в своё оправдание, так это то, что несмотря на всю спонтанную страстность ситуации, я ей ничего не повредил, останавливаясь и переключаясь, когда какая-либо часть организма девушки нуждалась в отдыхе. На время и окружающую среду мной был положен болт, точно такой же, как и на то, какое время суток за окном. Или почему изгнанные на второй этаж девчонки с испуганно-удивленными глазами ходят по первому этажу, шарахаясь от меня, шествующего в туалет в простыне. Волди так вообще косился с лестницы, не собираясь спускаться.
Разумеется, потом, когда алкоголь выветрился, а спать уже было невмоготу, у Нимеи случилась вялая, по причине обезвоживания, истерика. Она кляла себя, меня, город, свою горькую судьбу, прижимала ладошки к щекам, вслух боясь произносить всё, что мы с ней проделали в постели или той поверхности, которая её заменяла, навзрыд страдала из-за того, что отдалась безжалостному убийце, что варварски прострелил её лучшей подруге ногу…
Помешало ли ей это отдаться еще разок, спустя пятнадцать минут? Ни грамма. Женщины странные, но довольно прагматичные создания. Если у них красиво сгорел сарай, то вслед за ним сгорит и хата.
Под конец этого марафона, уже собираясь на свою любимую ферму, крохотная мулатка, повинуясь своим мечтам и чаяниям, закинула пробный шар на тему «развития отношений», получила от меня в ответ молчаливо вздёрнутую бровь, от чего, предприняв неумелую попытку разрыдаться на месте, а затем грустно покинула «обитель разврата»… оставив мне четкую уверенность, что еще вернется, и не раз. Странные, но прагматичные.
Было слегка… мерзко. Вовсе не за то, что я нараспашку открыл перед миниатюрной мулаткой врата высшего сексуального образования, а… за легкость, с которой это получилось. Легкость, в полный рост граничащую с небрежностью. «Красота — страшная сила»? Бред. Страшная сила — это то, на что готовы ради этой красоты, которая, в свою очередь, хочет она того или не хочет, но является предложением. Именно поэтому мы, мужчины, стесняемся личной привлекательности. Мы не предлагаем, а выбираем, затем пуская в ход «страшную силу», чтобы получить желаемое. Это естественный ход вещей, обтёртый цивилизацией до удобоваримого вида.
— Ты — несносный тип, папа! — заклеймила меня Эльма перед тем, как гордо фыркнуть, удаляясь под ручку со своей подругой-сестрой на второй этаж. Полупрозрачная девочка-призрак, увлекаемая наверх, обернулась и быстро показала мне язык.
— На самом деле, я еле держусь, девочки…, - пробурчал я, убедившись, что они меня гарантированно не слышат, — И держусь лишь благодаря вам.
«Мастер огнестрельного оружия», полученный в ходе истребления тварей Террейнов, очень серьезно сказался на моей боеспособности. Я весь как будто стал инструментом, очень быстро настраивающимся на любое оружие, находящееся в моих руках. Один выстрел из новой пушки — и я узнаю о ней очень и очень многое. Узнаю не словами, а ощущениями, просто понимаю, на что она способна, как нужно стрелять, как гасить отдачу. Потому так легко и расстался с собственным арсеналом — слишком велик был соблазн… просто обвешаться оружием, а потом пойти ставить точки над каждой непонятной мне буквой. Ахиол бы убил меня щелбаном.
События пошли дальше тем же чередом. Ко мне никто не приходил, дом не пытались штурмовать, по улице мимо лишь изредка проносились деловито спешащие желтоглазые, одетые в рабочие робы. Через пару дней приковыляла на костылях некая Пенелопа Кайзенхерц, чтобы побить помогающими ей в ходьбе предметами по оградке, требуя выдать Волди. Мы отреагировали высокомерным молчанием. Коту у нас было хорошо, он даже почти незаметно поправился, щеголял расчесанной и вымытой шерстью, хорошо кушал, а обязанностями был, как самый настоящий кот, не обременен. Но зато, как личность ответственная, часто проявлял инициативу.
Злюка, не добившись ничего, уковыляла, чтобы вернуться на следующий день с намного более экспрессивным выступлением, в течение которого клеймила ругательными словами не только меня, но и «проклятых братьев», которых я подло подкупил, дабы обворовать бедную женщину на самое дорогое. Здесь Пенни умудрилась себя очень жестоко подставить — вышло так, что она успела прийти буквально за минуту до решившей меня навестить Нимеи, от чего мулатка, спрятавшаяся под фонарём в паре десятков метров от злословящей грудастой брюнетки, узнала много нового, в том числе и о себе.
