проулку. Из-за угла высунулась рука с зажатым в кулаке куском белого полотна.
— Выходи! — скомандовал Сабиров и огляделся. Его парни уже заняли позиции, рассредоточившись среди куч бетона.
К ним, переваливаясь, пошагал кругленький низенький мужичок. Он тяжело дышал, нижняя губа и подбородок измазаны кровью.
— Вы это, — парламентёр отдыхивался, запихивая белую тряпку в карман теплой камуфлированной куртки. — Вы не стреляйте, мы сдаёмся. Хмарина связали, тут лежит.
Вечером Гилёв подводил результаты операции «Хмыри». В плен взято 112 человек, захвачено пять автомашин «ГАЗ — 66», пулемёты, автоматы, противозенитные переносные комплексы, различное снаряжение, в том числе около трёх тысяч отличных биноклей. Зачем их собирал Хмарин, так и осталось неизвестным. Сданный своими воинами омский сатрап умер в первую же ночь пленения. Разрыв сердца. Даже поговорить с ним не успели.
— От злости дядя окочурился, — прокомментировал хирург, вскрывавший труп.
Однако самым важным приобретением для конвоя был захват практически невредимых двух перегонных установок нефти. У походников из потерь один раненый стрелок.
Плена сумели избежать только около десяти хмаринских бойцов, самых упёртых и свободолюбивых. Захватив пять снегоходов, они ушли куда-то на север, искать себе счастья в другом месте. Через день после боя, патрулировавший окрестности Омска «Центавр» увидел их стоянку, километрах в семидесяти от города. Те, заметив вертолёт, помахали белым тряпьём, давая понять, что воевать не собираются. На этом омское стояние конвоя и закончилось.
«Не ходите в Новосибирск!»
Отмечали приезд Батырбая ещё три дня. Потом на Урлютюб пригнали медицинский поезд, и гуляк начали приводить в себя.
— Хватит уж, наверно? — свежевыбритый Набоков зашёл в купе Ложкина. — Ох, и здоровы пить казахи! А что это рыбой у тебя пахнет?
Руслан поискал глазами источник запаха, заглянул под диван, на котором сидел всклокоченный президент Евразии. Нашёл. В темноте багажного места лежала громадная, с подсохшей чешуей щука. Из оскаленного рта хищницы торчали мелкие острые зубы. Набоков вытащил рыбину и глянул на друга.
— Вот ты где! — Ложкин погладил щуку и засмеялся. — Это мы вчера с Батырбаем на рыбалку ездили на Иртыш. Там ещё кто-то утонул вроде, а мы его спасли, да?
— Не кто-то утонул, а ты свою куртку утопил, — комендант конвоя вынес рыбину в коридор и всучил её дневальному с наказом отдать на кухню. Вернулся и продолжил: — Орал там, что ты топишь Гражданина Всех Истин Парижа Стамбула.
— Да ты что? — Ложкин попытался встать, но его кинуло назад, на мягкую спинку дивана. — Мы едем, что ли? Качает что-то меня.
— Сначала ты куртку снял, посмотрел на неё, начал пинать, завопил, что за Волгой для вас земли нет, — перечислял Набоков, усмехаясь. — Батырбай тебя отодвинул, принялся камчой куртку стегать. Потом ты её в полынье утопил. А хан говорит, надо наверняка его прикончить, и приказал в майну гранату бросить.
— Да, хватит уже гулять, — Ложкин поморщился. — Тяжело быть дипломатом в степях Казахстана.
Набоков вышел и вскоре вернулся, принеся лекарство.
— Татаринов тебе прописал, — комендант начал выставлять на столик судок с горячей ухой, стопку, неполную бутылку водки, и банку огуречного рассола. — Лечись, потом в баню сходите. Батырбай тебя спрашивал. Ты хоть помнишь, что Гилёв Хмарина из Омска вынес? Вчера сообщение от него принесли.
Литровую баночку рассола Ложкин выпил не отрываясь. Посидел, выдохнул, пробормотал: «Прелестные вещи есть на свете, и чаще всего они на банкете». Набоков плеснул ему в стопку водочки, тот снова выдохнул, открыл судок с ухой, глянул. Среди янтарных кружочков рыбьего навара плавали мелко изрубленные укроп и зелёный лук. Две горошины перца прибились на краю, вскарабкавшись на листок лаврушки цвета хаки. Ложкин взял кусок хлеба, обмакнул его в уху, быстро выпил водки и тут же закусил мякишем, пропитанном ароматной горячей жидкостью. Прислушался к ощущениям, глядя на Руслана серьёзными глазами. Глубоко вздохнул, придержал дыхание, выдохнул, взял судок обеими руками и начал пить уху через край.
— Может, в этом и есть смысл пьянства? — спросил Ложкин у коменданта конвоя, вытирая пот с лица. — Когда тебе плохо-плохо, а ты поправил здоровье, и хорошо! А? Как считаешь, Руслан? Кайф не в употреблении и веселье, а в избавлении от недомогания?
— Иди в баню, Серёжа, — Набоков собрал посуду. — Погрейся, попарься чуток, кваску похлебайте и пора уже и о делах поговорить. Скоро апрель, а мы ещё только Омск прошли. Давай уже, двигай.
Вечером, освежившиеся, пришедшие в норму, высокие договаривающиеся стороны решили, что Казахское Ханство и Евразия будут дружить. С уральских заводов приедут инженеры для наладки промышленной добычи угля и пуска ТЭЦ Экибастуза. Степняки брали на себя охрану границ и торговых поездов, которые Ложкин в ближайшее время собирался запустить на юг.
— Не знаю, что получится, — закачал головой Батырбай. — Мы-то далеко туда не ходили, что делается, толком не знаем. Но поможем.
Также, по просьбе хана, ежегодно двести жигитов должны были нести службу на западных границах Евразии. («Стажировка с практическим уклоном», — сказал Батырбай). Ещё степняки собрались поставлять мясо, шкуры, уголь в обмен на технику, транспорт, оружие и боеприпасы.
— Может, с нами, на восток? — Ложкин отхлебнул чаю. — Пройдём до океана. Оттуда кто-то сигналы шлёт. Ты как, Батырбай?
Хан хмыкнул и оскалился.
— Не надо ходить в сторону Новосибирска, — произнёс он медленно. — Там непонятные вещи происходят.
— Какие вещи? — насторожился Набоков.
Все молчали, соратники Батырбая сидели с каменными лицами, походники, прищурясь, смотрели на них. Хан почесал затылок.
— Очень плохо там, — он простучал пальцами по столу. — В общем, никто оттуда не возвращается.
Первый раз на восток отправились лет десять назад. Около двадцати всадников. Никто не вернулся.
— Мы тогда осваивались, кто, где, что делает, — пояснил хан. — На севере Омск с Хмариным, вроде так сяк. На запад страшно было соваться, как только увидели железную дорогу развороченную. Дошли мои разъезды до Тобола, в городах пусто там. Кокчетав, Атбасар, Астана. Есть люди. Даже
