– Видите? – сказала она, подняв брови.
– Понятно. Я ухожу и не буду пытаться с вами встретиться, пока вы сами не дадите мне знать. Но... вы не возражаете, если я покажу стихи доктору Феллу? Он никому не расскажет, сохранит это в тайне. А вы сами могли сегодня убедиться, как хорошо он разбирается в таких вещах.
– Да, покажите их доктору Феллу. Непременно. Я не подумала об этом. Но, пожалуйста, больше никому. А теперь идите скорее...
Когда она открыла перед ним парадную дверь, ему показалось странным, что лужайка залита мирным солнечным светом, как будто это самое обыкновенное английское воскресенье и в доме, наверху, нет никакого мертвого тела. Нам всегда кажется, что трагедия задевает нас гораздо сильнее, чем это есть на самом деле. Шагая по аллее, чтобы догнать своих спутников, он один раз обернулся через плечо. Она неподвижно стояла в дверях, и ветер слегка шевелил ее волосы. Было слышно, как в высоких вязах воркуют голуби, а воробьи скандалят и дерутся в зелени плюща, покрывающего стены дома. А в самой вышине, над белым куполом, в лучах полуденного солнца жарко пылал золоченый флюгер.
12
«Мы пришли к заключению, – говорилось в дознании, – что смерть покойного наступила в результате...» Эти казенные слова всегда раздражали Рэмпола, повторяясь как бессмысленный рефрен. Суть их сводилась к тому, что Герберт Старберт убил своего двоюродного брата, сбросив его с балкона в кабинете смотрителя. Поскольку при вскрытии во рту и в носу покойного была обнаружена кровь, а также ушиб в основании черепа, каковые обстоятельства никак нельзя было объяснить, исходя из положения, в котором было найдено тело, доктор Маркли сделал заключение, что покойному, по всей вероятности, был нанесен сильный удар, в результате которого наступило бессознательное состояние, и уже после этого он был убит. Перелом шейных позвонков, перелом правого бедра, все остальные страшные детали перечислялись во всей своей неприглядности в равнодушном воздухе казенной комнаты, где происходило дознание.
Теперь все было позади. В лондонской прессе чаттерхэмское чудо не продержалось и девяти дней[23]. Поначалу оно расцвело пышным цветом – страницы газет пестрели фотографиями, высказывались самые разнообразные догадки и предположения, сочинялись целые истории, – а затем постепенно затерялось между объявлениями. Остался только розыск, погоня за человеком, за Гербертом, которого так и не нашли. Таинственная фигура на зеленом мотоцикле невидимо промчалась по Англии и скрылась, как в тумане. Его, конечно, видели в десятке мест, но каждый раз оказывалось, что это не Герберт Старберт. Было известно, что он ехал по направлению к Линкольну, с тем чтобы сесть там на поезд, но проследить его дальнейшие передвижения оказалось невозможным, равно как не удалось обнаружить никаких следов зеленого мотоцикла. Скотленд-Ярд действовал тихо и незаметно, его движения было так же трудно обнаружить, как и движения преступника, и из мрачного здания, высящегося над Вестминстерским молом, не поступало никаких сведений о поимке беглеца...
Прошла неделя после дознания, и Чаттерхэм погрузился в дрему. Весь день сыпал дождь, закрывая сплошной пеленой низины, он барабанил по крышам, отдельные капли попадали в трубы и шипели на раскаленных камнях каминов, где жарко пылали уголья, разгоняя сырость. Древний английский дождь воскрешает атмосферу призраков, так что черные буквы книг и гравюры на стенах кажутся более реальными, чем живые люди. Рэмпол сидел перед огнем, пылавшим в камине, в кабинете доктора Фелла. Если не считать легкого потрескивания пламени, в «Доме под тисами» царила полная тишина. Доктор и миссис Фелл отправились в Чаттерхэм, они собирались провести там весь день до обеда. Их гостю, сидевшему в покойном кресле у камина, не нужны были лампы. Он смотрел на дождь за окном, который шел все сильнее и сильнее, смотрел на огонь, различая в нем яркие картины.
Своды камина, черные и блестящие; пламя; лицо Дороти Старберт во время дознания – она ни разу не обернулась в его сторону. Слишком много было разных слухов. Скрипели стулья на посыпанном песком полу; голоса гулко отдавались в небольшой комнате. Когда все кончилось, она поехала домой в старом автомобиле, за рулем которого сидел Пейн; занавески в машине были задернуты. Он видел, как взметнулась пыль из-под колес и как потом из-за занавесок украдкой выглядывали лица. Сплетня, словно таинственный почтальон, стучалась в каждую дверь. Проклятые идиоты, думал он, и вдруг почувствовал, что ему очень скверно.
Шелест дождя стал гуще, несколько капель попали на горячие угли, шипя и разбрасывая искры. Он глядел на бумагу, лежащую у него на коленях, – бессмысленные стихи, которые он переписал в маленьком кабинете. Он говорил о них доктору Феллу, однако старый лексикограф их еще не видел. Из приличия, принимая во внимание похороны и суету, которая им предшествовала, они нашли нужным отложить эту головоломную штуку на потом.
– И пусть тело твое станет прахом... – сильные, спокойные слова, произнесенные под высоким, просторным небом. Он снова услышал, как комья земли падают на крышку гроба – точно таким же движением сеятель разбрасывает зерна. Видел пропитанные влагой ивы, которые гнулись и качались от ветра на самом горизонте, слышал монотонный распев заупокойной службы, странно напоминавший знакомую с детства старинную шотландскую песню «Споемте, старые друзья», которую обычно пели в сумерках.
Что это было? Он прислушивался – вот-вот услышит – к тому, что осталось там, в далеком прошлом, как вдруг осознал, что раздаются настоящие, реальные, звуки. Кто-то стучал в наружную дверь «Дома под тисами».
Он встал, зажег лампу, стоявшую на столике возле кресла, и пошел открывать, освещая себе путь. Капли дождя упали ему на лицо, и он поднял лампу высоко над головой.
– Я пришла навестить миссис Фелл, – произнес знакомый голос. – Надеялась, что она, может быть, напоит меня чаем.
Дороти серьезно посмотрела на него из-под полей намокшей шляпки. Свет лампы как бы вырывал ее из темноты. Она говорила спокойным, извиняющимся тоном, глядя мимо него в глубину темного холла.
– Их нет дома, – сказал он. – Но, пожалуйста, пусть это вас не смущает. Я... я не знаю, сумею ли я приготовить чай так, как это полагается.
– Я сама могу это сделать, – сказала она.
Всякая неловкость сразу же исчезла. Она улыбнулась.
И вот мокрые пальто и шляпка висели на вешалке в холле, а она деловито сновала по кухне; он же пытался сделать вид, что помогает. Никогда не чувствуешь себя таким идиотом, как когда стоишь посреди кухни, в то время как там готовится пища. Все равно что смотреть, как меняют шину. Каждый раз, когда пытаешься двинуться с места, желая сделать что-то полезное, сразу же натыкаешься на настоящего работника, и тогда получается, будто ты нарочно дал ему тычка. Они особенно не разговаривали, поскольку Дороти адресовалась преимущественно к чайникам и чашкам.
Она накрыла скатертью маленький столик в кабинете доктора. Шторы были опущены, в камине полыхали только что подброшенные туда угли. Сосредоточенно наморщив брови, она намазывала маслом тосты. В золотистом свете лампы четко обозначились тени у нее под глазами. Подогретые булочки, мармелад, крепкий чай. Хруст корочки под ножом, по всей комнате разносится теплый сладковатый запах корицы.
