пришла опасность, зарыли ее в укромном месте, близ деревни Кирнасовки. Позже, узнав от арестованных декабристов о существовании этого документа, власти отрядили целую экспедицию для его поисков и нашли тетрадь. Затем конституция Пестеля много лет пролежала в тайниках государственного архива и была опубликована только в наше время.
Пестель в будущей России уничтожал всякую монархию, даже ограниченную. Республика!
Земельный проект Пестеля был довольно сложным. Класс помещиков не ликвидировался, но сильно ограничивался в правах, и главное — крестьяне освобождались с землей.
Если бы революция пошла «по Пестелю», Россия могла бы стать демократической республикой с бурным развитием капитализма (хотя сам Пестель вовсе не желал «аристократии богатства» и мечтал о сохранении в стране максимального равенства).
Если сравнить планы Никиты Муравьева и Павла Пестеля, то легко найти в них то общее, что соединяло всех декабристов, а также те различия, что разделяли умеренных и решительных.
Во-первых, отмена самодержавия. В этом вопросе все согласны. Другое дело — чем его заменить, конституционной монархией (Муравьев) или республикой (Пестель)?
Во-вторых, освобождение крестьян. И тут все декабристы единодушны. Но Муравьев оставляет землю помещикам, Пестель же значительную часть земли отдает крестьянам.
В-третьих, средства борьбы: армия, офицеры, которые поведут солдат и совершат необходимый переворот.
Тут тоже сходились взгляды северных и южных декабристов. Но прямое участие народа в перевороте — «новая пугачевщина» — им казалось ненужным, опасным.
Однако среди более решительных борцов выделялись самые решительные.
Там Пестель — для тиранов
И… рать набирал
Холоднокровный генерал…
В черновых строках X, потаенной, главы «Евгения Онегина» еще мелькает «кинжал», «в союз славянов вербовал»… Понятно, о чем и о ком идет речь («холоднокровный генерал»— очевидно, Сергей Волконский).
Далее Пушкин стал подбирать слова для Сергея Муравьева-Апостола:
И Муравьев его склонял,
И полон дерзости и сил
Союза торопил
Видимо, подразумевалось «порыв союза торопил». Поэт зачеркивает, появляется —
порывы торопил, — зачеркнуто: Вспышку торопил; опять зачеркнуто: минуты (вспышки) торопил.
Строфа сохранилась только в черновике, но как выразительно это четырехкратное — торопил, торопил, торопил, торопил…
Так в последний раз болдинской осенью 1830 года на листах «Онегина», приговоренных к сожжению, появляется Сергей Муравьев, еще «полный дерзости и сил», торопится…
Пушкин знал из официальною донесения следственной комиссии и по рассказам некоторых друзей, что Муравьев-Апостол во время тайных киевских разговоров совсем по-иному повернул «испанский вопрос». За Пиренеями добились конституции, подняв восстание не в Мадриде, «испанском Петербурге», а на краю королевства — близ Кадиса, Севильи, что вполне соответствует географическому положению Тульчина, Киева:
«Я предлагал, — показал Сергей Муравьев-Апостол, — начатие действия явным возмущением, отказавшись от повиновения, и стоял в своем мнении, хотя и противопоставляли мне все бедствия междоусобной брани, непременно долженствующей возникнуть от предлагаемого мною образа действия. — Совещание о сем предмете тем кончилось, что Бестужев-Рюмин и я объявили, что их четверо одного мнения, а нас двое только противного, то большинство голосов, хотя и на их стороне, но мы предлагаем оставить сие предложение впредь до другого времени, ибо вопрос таковой важности не может быть решенным шестью человеками: что было принято…»
«Для отечества, — вспоминал современник, — Сергей Муравьев-Апостол готов был жертвовать всем; но все еще казалось до такой степени отдаленным для него, что он терял терпение; в такую минуту он однажды на стене Киевского монастыря карандашом выразил свое чувство». Декабрист В. Н. Лихарев открыл эту надпись, позже троюродный брат сочинителя Михаил Лунин перевел эти французские строки на русский язык:
Задумчив, одинокий
Я по земле пройду не знаемый никем.
Лишь пред концом моим.
Внезапно озаренный,
Познает мир, кого лишился он.
Через сто лет в книге Александра Слонимского «Черниговцы» появится стихотворный перевод:
Как путник всем чужой, непонятый, унылый,
Пройду я по земле, в мечтанья погружен,
И только над моей открытою могилой
Внезапно мир поймет, кого
