дочь, для нас это самое главное, да, Марин? — попытался приободрить меня папа и шагнул ближе, глядя при этом настойчиво на маму.
Она неуверенно кивнула, а затем присоединилась ко мне, расплакавшись и впервые показывая мне слабость. Будто она тоже человек. В этот момент все обиды на нее, которые я хранила в душе, казалось, испарились, ведь я наглядно видела, что небезразлична ей. Женщине, которая меня родила.
— Они ведь никого не найдут, правда? — спросила у мамы, которая сидела около кровати и продолжала плакать, закрывая ладонью рот. — Следователю было будто неинтересно. Он приходил до вас.
Мама прикрыла глаза и покачала головой. На ее лице так ярко выделялась горечь, что мне показалось, словно за эти дни, пока я была в коме, она постарела. Выделились морщины на лбу и вокруг губ, уголки которых были опущены. Стало плохо вдвойне, усугубляя мою апатию.
— Наверняка мажор какой-то сбил, — странным тоном сказал отец, но я не придала этому значения, ведь следом услышала слова родительницы и замерла, не желая верить в сказанное.
— Всё Загорский виноват. Не зря не хотела пускать его в свой дом, — прошипела мама, стискивая кулаки и яростно глядя на мои ноги.
Хотелось, чтобы она перестала смотреть туда, ведь мне самой от этого становилось еще более невыносимо, но слова застряли в горле. Нам всем было плохо, но свое горе я предпочла бы пережить наедине с собой. Переспрашивать маму не стала, подняла глаза на отца и увидела, как он отвел свои. Будто виновато, но это было бредом. За что бы ему ощущать вину?
— О чем ты, мам? Причем тут Дамир? — спросила, стараясь говорить спокойно, но в конце голос сорвался, выдавая то, что мне небезразличен ответ. — Он… Не приходил?
Ненавидела себя за этот жалкий голос и надежду, проскользнувшую в нем. Родители быстро переглянулись, и это выглядело весьма подозрительно.
— Нет. С какой стати он должен тебя навещать? — как-то злобно прикрикнула мама и тут же погладила меня по руке, когда я отшатнулась, нервно вздрогнув. — Прости, Кристин, я на эмоциях. Нам с отцом тоже тяжело, ты наш единственный ребенок, и мы так боялись, что ты… что ты не выживешь, а тут…
Расслабилась, держась из последних сил на чистом упрямстве. Всё навалилось так резко и быстро, что у меня не было времени понять, что происходит здесь и сейчас. В голове набатом стучали слова мамы, которые она наверняка сказала на пике эмоций. Это ведь не может быть правдой. Я видела, как Дамир бежал ко мне. Он не мог быть за рулем мотоцикла. Мне ведь не мог привидеться его силуэт.
— У нас разве есть деньги на палату? — обвела взглядом пространство. Тут даже телевизор имелся, а это было показательно.
— Дамир оплатил тебе палату, — прищурилась злобно мама. — Видимо, грех свой замаливает. Будто нам нужны его деньги.
— Мы бы не потянули, Марин, не начинай. Благо, что сверху нашлась субсидия на твое лечение и реабилитацию, так что ты о нас не переживай, дочка, выполняй все предписания врача и поправляйся, а мы будем рядом, хорошо? — ласковый голос отца прошел будто сквозь меня.
Я прикусила губу и промолчала, хотя внутри меня разыгралась буря. Было кое-что, что я не сказала следователю и во что не стала просвещать родителей. Я отчетливо вспомнила цифру 856. Номера Тимуровского байка. Нет. Этого ведь не может быть. Вот только подсознание нашептывало, что Загорский даже не навестил меня. Его здесь нет. А причина может быть только одна. Это он виноват в аварии и трусливо скрылся с места преступления. Иначе пришел бы, не стал бы за спиной оплачивать мне палату, смог бы честно посмотреть мне в глаза.
— Я хочу поспать, — прошептала родителям и прикрыла глаза, делая вид, что устала.
Они засуетились и оставили меня одну, наедине с собой. Вот только я гнала мысли об инвалидной коляске подальше, ведь была не готова встретиться с реальностью лицом к лицу. Пока что.
Телефон мой потерялся, а нового не было, так что последующие дни я была предоставлена сама себе. Меня навещали только родители и тетя, которая сразу же примчалась, как только узнала, что со мной произошло. Больше у меня никого не было. Даже Дина, несмотря на несколько лет дружбы, не удосужилась придти. Вот только видеть хотела я не ее. Дамира.
Надежда не утихала, и я всё равно продолжала его ждать. Но ни на следующий день, ни через неделю он не появился. А через месяц я перестала ждать. Навалились тоска и обреченность, ведь чувствительность к ногам так и не вернулась. Надежда угасала с каждым днем.
— Нам удалось договориться с профессором из областной больницы, Кристин, ему интересен твой случай. Завтра тебя переводят к нему, — в один из дней родители пришли радостные и были полны надежд. — Он согласился выбить для тебя бесплатное место, представляешь? Повезло, что у него исследования на эту тему, его финансируют на верхах. Правда, здорово?
Я равнодушно кивнула, больше не имея ни на что сил. Мне просто было всё равно.
Глава 22
Дамир
Дни тянулись за днями, изматывая мне душу и вспарывая внутренности. Боль от разлуки становилась уже просто невыносимой, а медсестра неожиданно слилась, словно ей сделали внушение. Звонил пару раз Дине, но она отказывалась говорить со мной по поводу Кристины, даже не навестила ее ни разу, так что новостей мне было взять неоткуда.
Но больше всего переживаний вызывало то, что сама девчонка трубку не поднимала. Пришлось поднять связи и доставать номер ее матери, хотя звонить ей хотелось меньше всего.
— Доброе утро, это Дамир Загорский, — неуверенно, сам не знаю почему, поздоровался. — Кристина на звонки не отвечает, и я хотел спросить…
— Для кого доброе, для кого нет, — перебила меня Марина, даже не дослушав мой вопрос до конца. — Слушай, Дамир, тебе спасибо, конечно, за то, что оплатил палату и лекарства, но Кристина ни видеть, ни слышать тебя не хочет.
Стиснул челюсти, отчего-то не веря в ее слова, но не мог же я назвать ее лгуньей.
— Мне бы поговорить с ней, — осторожно попытался уговорить ее пойти мне навстречу, но натолкнулся на стену непонимания.
— Она не хочет. Ты напоминаешь ей об аварии. Да и будем честны, Дамир, она вряд ли сможет ходить, для чего тебе это? Не нужно причинять ей еще больше боли и дарить бесполезную надежду. Как мать тебя прошу, отступись и никогда не приходи.
Ее слова были пропитаны неподдельным страданием, отозвавшимся
