Она поерзала по пластиковой скамье, пытаясь найти положение поудобнее. Кто бы ни сотворил это чудо техники, для сидения он его явно не предназначал — как ни старайся, устроиться удобно не получится. Она сдалась, соскользнула на самый краешек, точно на насест, и вытащила сигарету. Зажигательная полоска не сработала, и Рени вяло пошарила в сумке, ища спички.
— Что ты пел? Это как-то связано с шаманским трансом?
— О нет. — Ксаббу даже возмутился немного, точно она обвинила его в карманной краже. — Это просто песня. Печальная песня моего народа. Я запел, потому что мне грустно было видеть вашего брата ушедшим так далеко от своих родных.
— Расскажи о ней.
Ксаббу вновь принялся разглядывать машины.
— Это песня — плач по ушедшему другу. Она про игру с веревочкой — знаете?
Рени сложила пальцы, словно натягивая воображаемую «кошачью колыбель». Ксаббу кивнул.
— Я не знаю, как это точно передать по-английски. Может быть, так:
Есть люди, другие люди,
Порвавшие мою нить.
И теперь
Грустно мне здесь жить:
Нить оборвана.
Нить порвали мою,
И теперь
Как чужие мне эти
Края,
Потому что оборвана нить.
Как открыты мне эти края —
Пусты,
Потому что оборвана нить.
И теперь
Несчастен я в этих краях.
Нить оборвана.
Он замолчал.
— Потому что оборвана нить… — повторила Рени.
Тихая печаль, недоговоренность ее словно открыли дверь ее собственному чувству потери. Четыре недели — уже целый месяц. Ее братишка целый месяц спит сном покойника. Тело Рени сотрясли рыдания, и слезы хлынули потоком. Она пыталась подавить их, но печаль не уходила, и слезы текли все сильнее. Она попробовала заговорить с Ксаббу, объясниться, но не смогла. К своему смущению и ужасу она осознала, что теряет контроль над собой, что у нее истерика — прямо на автобусной остановке. Она ощущала себя раздетой, униженной.
Ксаббу не стал обнимать ее, не стал повторять снова и снова, что все будет хорошо и все прояснится. Он сел рядом, взял Рени за руки и стал ждать, пока буря стихнет.
Буря схлынула не скоро. Каждый раз, когда Рени казалось, что все позади, что она снова владеет своими чувствами, очередной пароксизм отчаяния подхватывал ее и выжимал очередную порцию рыданий. Сквозь слезы она видела, как подходит очередной автобус, вываливая на тротуар новую порцию пассажиров. Некоторые глазели на плачущую высокую женщину, которую утешал маленький бушмен в старомодном костюме. Представив себе, как нелепо они с Ксаббу выглядят вместе, Рени расхохоталась, хотя слезы не высохли и не перестали катиться. Какая-то отдельная часть ее сознания, неподвижно висящая в центре водоворота эмоций, отрешенно раздумывала, прекратится это когда-нибудь или ей так и суждено, как зависшей программе, болтаться между скорбью и весельем, пока не стемнеет и все не разойдутся по домам.
Наконец все стихло — скорее от усталости, с отвращением решила Рени, чем под действием самоконтроля. Ксаббу отпустил ее руки. Рени не осмеливалась поднять на него глаза, а поэтому полезла в карман, нашарила клок салфетки, которым раньше стирала помаду, и попыталась, как могла, утереть слезы и высморкаться. Когда она наконец глянула на Ксаббу, в глазах ее горел вызов, точно побуждая его воспользоваться ее слабостью.
— Теперь ваша боль утихла немного?
Рени снова отвернулась. Неужели ему кажется совершенно нормальным, что она выставляет себя дурой перед всем медицинским центром пригородов Дурбана? Может, и так. Стыд ослабел, и от него остался только укоряющий шепоток в глубине рассудка.
— Мне уже лучше, — ответила она. — Кажется, мы пропустили автобус.
Ксаббу пожал плечами. Рени взяла его за руку и крепко пожала.
— Спасибо, что терпишь меня.
Его спокойный взгляд нервировал ее. Что ей — гордиться своей истерикой, что ли?
— Одна строчка. Строчка из песни.
— Да?
Он внимательно смотрел на нее. Рени не могла понять почему, но не могла и вынести этого взгляда — сейчас, когда веки распухли, а из носа течет. Она воззрилась на свои руки, безвольно лежащие на коленях.
— Вот она: «Есть люди, другие люди, порвавшие мою нить…» Так вот, где-то есть такие люди… должны быть.
Ксаббу сморгнул.
— Не понимаю.
— Стивен не просто… болен. Я в это уже не верю. Я в это никогда толком не верила, только не могла понять почему. Кто-то — вот как в песне — сотворил это с ним. Я не знаю, кто, как и зачем, но я знаю. — Она нервно хохотнула. — Так все психи говорят: «Не могу объяснить, но знаю, что это правда».
— Вы так решили из-за наших исследований? Из-за того, что мы нашли в библиотеке?
Рени кивнула и выпрямилась. Силы возвращались к ней. Действие — вот что ей нужно. Плакать — без толку. Надо что-то делать .
— Верно. Я не знаю, что это значит, но причина кроется в сети.
— Но вы говорили, что сеть не настоящая и все, что там творится, — не на самом деле. Если что-то съесть в сети, не насытишься. Как может сеть причинить вред, погрузить ребенка в сон, от которого не очнуться?
— Не знаю. Но я выясню.
Рени внезапно улыбнулась. Как легко в тяжелые минуты приходят на ум старые клише. Так говорят сыщики в детективах — кажется, в той книжке, что она читала Стивену, эта фраза встречалась несколько раз. Она поднялась на ноги.
— Я не хочу ждать другого автобуса, и на скамейке сидеть обрыдло. Пошли, поедим — если ты не против. Ты и так весь день угробил на меня и мои проблемы. Как же твои занятия?
Ксаббу лукаво ухмыльнулся.
— Я занимаюсь очень старательно, миз Сулавейо. И уже выполнил все задания на эту неделю.
— Тогда пошли со мной. Я хочу поесть и кофе — особенно кофе. А отец пусть сам о себе позаботится. Ему полезно.
Шагая по тротуару, Рени чувствовала себя лучше, чем весь прошлый месяц, — легче, точно сбросила промокший свитер.
— Мы обязательно найдем что-нибудь, — проговорила она. — На все вопросы есть ответы. Только надо их найти.
Ксаббу не ответил, только зашагал быстрее, чтобы держаться рядом с ней. Серые сумерки теплели в оранжевых огнях загорающихся фонарей.
* * *
— Привет, Матси. Мы можем войти?
Мать Эдди стояла в дверях, разглядывая Рени и Ксаббу одновременно с интересом и подозрением.
