десять минут все улажено. Давно хотелось познакомить Равелстона с Розмари, вот только повод никак не находился. Как же легко лишняя горсть монет решает подобные проблемы!
Такси катило по вечерним улицам. Чем топать почти час до центра, почему не проехаться? Гулять так гулять! И почему непременно уложиться в два фунта? Захочется – истратит три, даже четыре. Хоть несколько часов не жаться, не мелочиться, вздохнуть свободно. Подумаешь, деньги! Кстати, пятерик-то Джулии не отправил. Ладно, завтра с утра первым делом. Старушка Джулия! Надо ее порадовать.
Однако же, как заднице удобно на этом пружинящем сиденье! Успев хватить пару стаканчиков, Гордон был чуточку под хмельком. Таксист – философского склада крепыш с обветренным лицом и зорким глазом – попался понимающий. Они сразу, еще в том баре, понравились друг другу. А когда подъезжали к центру, таксист притормозил возле паба на углу. В точности угадал желание Гордона, явно сочувствуя и разделяя. Если, конечно, клиент пожелает оплатить.
– Читаете мои мысли! – сказал Гордон, вылезая.
– Да, сэр.
– Схожу, приму стаканчик.
– Отчего ж не принять, сэр.
– А сами не хотите, а?
– Где хотение, там и умение, – изрек таксист.
– Зайдем! – позвал Гордон.
Устроились рядом у стойки, таксист достал сигареты, закурили. Гордон почувствовал себя в ударе, захотелось рассказать этому чудному человеку всю свою жизнь. Подскочил бармен в белом фартуке:
– Сэр?
– Джин, – сказал Гордон.
– Два, – уточнил таксист.
В приливе дружеской симпатии они чокнулись.
– Ну, за удачу! – сказал Гордон.
– У вас сегодня день рождения, сэр?
– Можно сказать, день возрождения.
– Я не особенно ученый, сэр.
– Это я образно.
– Красивый язык английский, – кивнул таксист.
– Язык Шекспира, – кивнул Гордон.
– Вы, сэр, случаем, не писатель?
– А что, видок такой занюханный?
– Никак нет, сэр. Вид у вас умственный.
– Что ж, опять угадали – я поэт.
– Поэт? Как говорится, творите мир, так?
– И чертовски славный мир! – сказал Гордон.
Настроение стало лирическим. Они вновь выпили и перед тем, как вернуться к машине, глотнули еще по стаканчику. Кровь заструилась изумительной эфирной смесью. Откинувшись на мягкую спинку, Гордон смотрел в окно. Лента светящейся рекламы совсем не резала глаз ядовитой радугой, огни неона сегодня сияли даже ласково. Как плавно, слегка покачивая, мчит такси – будто в гондоле. Деньги! Деньги смазали колеса. И впереди хорошая еда, вино, душевная беседа, а главное, никакой дрожи из-за цен, никаких охов-вздохов «мы не можем себе позволить то, позволить это». А он может! Розмари и Равелстон наверняка будут удерживать. Не выйдет! Захочется, так спустит все до пенни, все десять фунтов! То есть пять. Где-то у края сознания призраком возник унылый силуэт Джулии и тут же растаял.
Подкатив к «Модильяни», он уже совершенно протрезвел. Застывший у подъезда гигант швейцар важно ступил открыть дверцу, угрюмо покосившись на костюм Гордона. Не то чтобы сюда принято было ходить в смокингах, но этот приют богемы предполагал небрежность другого класса. Гордону, однако, косые взгляды сейчас были нипочем. Сердечно распрощавшись с таксистом, он прибавил ему полкроны (отчего взгляд швейцара несколько потеплел). Из подъезда показалась высокая худощавая фигура Равелстона, завсегдатая в аристократично потертом твиде. На лице плохо скрытое беспокойство.
– А, вот и вы, Гордон!
– Привет, Равелстон! Где Розмари?
– Возможно, внутри. Я ведь ее не знаю. Слушайте, Гордон, я хотел бы все-таки сначала…
– О, смотрите, идет!
Приветливо улыбаясь, она скользила сквозь толпу, как легкий маневренный катер среди тяжелых неуклюжих барж. Одета, конечно, мило, шляпка надвинута под особенно провокационным углом. Сердце гордо забилось – вот она, его девушка! Всем видом давая понять, что их воскресная размолвка навек забыта, Розмари держалась весело и легко. Может быть, чуть-чуть звонче нужного смеялась, когда Гордон знакомил ее с другом. Но Равелстон сразу к ней расположился. Неудивительно, очарования ей было не занимать.
Интерьер ресторана буквально ослепил Гордона артистической стильностью. Темные раздвижные столы, оловянные подсвечники, современная французская живопись на стенах. Один пейзаж напоминал Утрилло. Гордон расправил плечи: спокойнее, смелей! В конце концов, есть еще голубой конверт с пятью фунтами. Деньги Джулии, разумеется, неприкосновенны, и все-таки с ними надежнее. Как с талисманом. Равелстон, ведя компанию к любимому угловому столику, слегка придержал Гордона, прошептав:
– Гордон, давайте, это будет мой ужин?
– Идите к черту!
– Мне так приятно посидеть с вами, но не могу же я смотреть, как вы спускаете последние монеты.
– Забудем про монеты.
– Ну, тогда пополам?
– Плачу я! – твердо отрезал Гордон.
Седовласый толстяк итальянец, улыбаясь, почтительно склонился перед столиком. Улыбался он, впрочем, одному Равелстону. Почувствовав, что надо заявить о себе, Гордон отложил меню:
– Решим-ка для начала насчет питья.
– Мне пиво, – торопливо сказал Равелстон, – сегодня что-то пива захотелось.
– Мне тоже, – эхом откликнулась Розмари.
– Бросьте вы! Выпьем хорошего вина. Какого лучше: белого, красного?
– Может, столового бордо, «Мэдок» или «Сен-Жюльен»? – предложил Равелстон.
– О, «Сен-Жюльен» я просто обожаю! – поддержала Розмари, которой смутно помнилась дешевизна этой марки.
Гордон про себя чертыхнулся (уже сговорились? уже хотят заткнуть в гнусное вечное «нельзя себе позволить»?), и если минуту назад бордо вполне устроило бы, теперь требовалось нечто действительно великолепное – шипучее, с роскошно хлопающей пробкой. Шампанское? Шампанского они, конечно, не захотят… Ага, вот что!
– «Асти» у вас есть?
Официант просиял (за пробки от подобных вин ему шла особая премия), уловил, кто платит, и радостно – обращаясь уже исключительно к Гордону – затараторил, вставляя малопонятные, зато эффектные французские словечки:
– «Асти», сэр? Да, сэр. У нас лучшее «Асти»! Trées fin! Trées vif![18]
Грустно-встревоженные глаза Равелстона напрасно пытались поймать взгляд Гордона.
– Это что, из каких-то шипучих вин? – спросила Розмари.
– Шипучее, очень шипучее, мадам! Trées vif! Хоп! Как фонтан! – восторженно всплеснул ладонями толстяк официант.
– «Асти»! – приказал Гордон.
Равелстон сник: бутылка обойдется чуть не в десяток шиллингов. Гордон, словно не замечая, заговорил о Стендале, вспомнившемся по ассоциации с его герцогиней Сансевериной, чьи чувства «бурлили как асти». Тем временем на столе появилось «Асти» в ведерке со льдом (не по правилам, молча отметил Равелстон). Стрельнула пробка, пенистая струя хлынула в плоские широкие бокалы, и с первым же глотком все трое ощутили могучие чары вина. Розмари успокоилась, Равелстон перестал волноваться из-за нелепого мотовства, Гордон – надменно пыжиться. Ели тартинки с анчоусами, печеную лососину, жареного фазана под хлебным соусом, но в основном пили и говорили. И каким интеллектуальным блеском (очевидным, по крайней мере, им самим) искрилась их беседа! Говорили, естественно, о бесчеловечности нынешней жизни и нынешней культуры; о чем же еще говорить в наши дни? Как всегда – ах, только совсем иначе, с деньгами в кармане и уже несколько отвлеченно, – Гордон клеймил гиблую современность: пулеметы, кинофильмы, презервативы и воскресные газеты. Но
