целые республики, а не отдельные фабрики и заводы[295].
Обо всех этих проблемах в Москве прекрасно знали: каждый случай подробно расследовался, а на места высылались чиновники для наблюдения за ситуацией. Поскольку материалы прибывали издалека, было практически невозможно согласовать, кто, что и когда привозит, ввиду чего тысячи вагонов простаивали, потому что в Ташкенте не могли их оперативно разгрузить[296]. Очевидно, чиновники предпочли бы получать кирпич, произведенный тут же, в самом Ташкенте[297]. В местной прессе печатали снимки улыбающихся украинских бригад, но вот фотографий отбывающих восвояси рабочих, чей срок службы вышел, в газетах не появлялось. Согласно официальному отчету, к весне 1967 года «состав практически всех» строительных бригад из братских республик был «полностью заменен»[298]. Столь высокая текучка далеко не всегда позволяла квалифицированным кадрам оказаться в нужном месте, а также серьезно увеличивала транспортные издержки[299]. Даже более того: вагон за вагоном прибывали рабочие, не обладавшие не то что квалификацией, но даже «надлежащими» навыками[300]. Таким образом, правительству требовалось сократить расходы. Наиболее практичным способом являлось возведение зданий меньшей высоты, однако обсуждалось также и уменьшение ширины транспортных магистралей[301].
Для каждой республики Кремль назначал конкретные цели: все должны были построить определенный метраж жилого пространства, но многим республикам подобный груз оказался не под силу. Практика установления для всех республик четкого количества требуемой площади и так была весьма спорной, но в данном случае Кремль еще и делал более заметным разрыв между возможностями бригад разных республик [Taubman 1973: vii][302]. Скажем, к сентябрю 1966 года Таджикская ССР, которая по плану уже должна была возвести пять домов (то есть пять тысяч квадратных метров жилья), лишь приступила к работе над фундаментом первого[303]. А к началу 1967 года лишь шесть республик выполнили назначенные им квоты; остальные восемь сильно отставали от плана[304]. Плелась в хвосте и РСФСР, хотя позже и сетовала, что плановый метраж изменили в ущерб показателям ее стройбригад[305]. Все это резко контрастирует с точкой зрения, представленной американским социалистом Майком Давидоу[306], писавшим тогда, что «Ташкент позволяет заглянуть в будущее, когда братство человеческое обуздает стихию», и что Ташкент – «живой символ братства советских городов» [Davidow 1976: 68–69] (курсив в оригинале). Огромный фронт работ пришелся на пригороды, важнейшими из которых являлись жилые массивы Чиланзар (в десяти километрах от центра Ташкента) и Сергели (в двадцати). Строительство Чиланзара было начато еще до землетрясения, так что работы просто продолжились; однако локальный, непритязательный прежде строительный проект теперь преобразился в знаковый, символ братской взаимовыручки и многонационального единения. Сергели же строился под эгидой армии, а не национальных стройбригад: с военной оперативностью уже в мае 1966-го вовсю заработали бульдозеры, а к октябрю люди уже перебирались на новые квартиры [Чиков, Журавлев 1976: 24, 65]. Пресса воспевала армейских героев, в условиях кризиса подставивших свое могучее плечо: то и дело в печати мелькали снимки вроде закладки «краеугольного камня» того же Сергели [Алдылов, Максумов, Турсунов 1970: 45].
Весь визуальный материал подчеркивал уникальную способность коммунистического государства преодолевать последствия даже самого серьезного бедствия; и вместе с тем наиболее интересными представляются панорамные кадры новых пригородов-спутников. Советские фотографы и режиссеры широко использовали подобные съемки, позволявшие показать журавлиные стаи строительных кранов, тянущиеся по всей линии горизонта. Так, панорамные съемки Сергели демонстрировали уже отстроенный жилой массив, который – что удивительно – на первый взгляд вполне можно было бы принять за рядовой американский городок: двухэтажные дома, рядами расположившиеся на отдельных клочках земли[307]. Многоквартирные дома, конечно, были нетипичны для американской глубинки, но фоторепортаж «Правды Востока» из Сергели с элегантными рядками частных домиков, казалось, был снят не там, а где-нибудь в пенсильванском Левиттауне[308]. Хотя советские власти и воспользовались землетрясением в качестве предлога для переселения жителей одноквартирных домиков в большие многоквартирные здания, некоторое количество частной недвижимости они все же сохранили; жить в девятиэтажном доме суждено было не всем[309].
Последний момент относительно проектировочных и строительных работ связан с происходившим там, где и началось землетрясение, – под землей. Узбекские власти еще задолго до первых толчков хотели начать строительство метрополитена – первого «за всю историю в странах Азии», который поэтому «будет иметь большое социально-политическое значение»[310]. Случившееся землетрясение ускорило исполнение этого желания. В конце 1968 года, в разгар восстановительных работ, государственная комиссия, изучавшая возможность строительства в городе метрополитена, представила окончательный доклад: проект был одобрен, а ташкентский метрополитен признан необходимым[311]. Ожидался прирост населения, а с переселением жителей центральных районов в Чиланзар менялась динамика транспортного потока. С увеличением численности населения пригородов в Ташкенте наблюдался серьезный всплеск «пикового пассажиропотока дальнего следования», ввиду того что «переселенцы» – из периферийных районов – все так же работали в центре города[312]. Кроме того, комиссия ожидала и резкого подъема автомобильного трафика, причем на главных городских магистралях машинам предстояло соседствовать с трамваями[313]. Так что уже вскоре развернулись строительные работы, и все необходимое оборудование прибывало из союзных республик, хотя в 1977 году из-за перебоев в поставках ташкентские власти были даже вынуждены напрямую обратиться к киевским коллегам, жалуясь на недостаточное количество поставляемого кабеля (по причине того, что украинский подрядчик был вынужден осуществлять поставки не только в Ташкент)[314]. И тем не менее в 1977 году строительство ташкентского метро было завершено, и вскоре миллионы жителей пригородов добирались на работу под землей. Проектирование и постройка линии метрополитена велись параллельно с восстановлением Ташкента.
Рис. 4.2. Фоторепортаж с реконструкции в Сергели. Опубликован в «Правде Востока» № 243. 1966. 23 октября. Из фондов Российской государственной библиотеки
Прежде чем обратиться к социальным аспектам процесса восстановления, следует еще сказать несколько слов о двух важных неодушевленных объектах. Бульдозер функционально предназначался лишь для расчистки завалов, однако вместе с тем он нес и символическое значение. Для переживавших за историческое наследие старого города он являлся символом варварского уничтожения[315], но куда чаще он выступал символом могущества Советского государства и даже атеизма[316]. Многие бульдозеры служили прежде боевыми танками, с которых после войны сняли вооружение, что демонстрировало гибкость и мощь советской армии. В религиозном же контексте бульдозер представлялся модернизирующей силой, сметающей ветхие здания и верования. «Рев» бульдозера был песней преображения старых кварталов [Икрамов 1967: 36][317]. И все это время на горизонте реяли стаи подъемных кранов, создавая впечатление бурной деятельности независимо от того, что происходило
