древних времён, не хотел ни пить шербет, ни жевать бетель. Даже раб с веером из павлиньих перьев напрасно трудился, потому что господин не замечал, если муха жужжа вилась около него.
Прохожие часто останавливались, удивлялись великолепию дома, богато одетым рабам и удобствам, которыми всё было обставлено. Но взглянув затем на шейха, когда он так угрюмо и мрачно сидел под пальмами, устремив взор только на синеватые облачка своего кальяна, они качали головой и говорили:
«Право, этот богач — бедный человек. Он, у которого много, беднее того, у которого нет ничего, потому что Пророк не дал ему уменья наслаждаться этим». Так говорили люди, смеялись над ним и шли дальше. Однажды вечером, когда шейх, окружённый всем земным блеском, опять сидел под пальмами перед дверью своего дома и печально и одиноко курил свой кальян, недалеко оттуда стояли несколько молодых людей. Они смотрели на него и смеялись.
— Право, — сказал один, — шейх Али Бану — глупец. Если бы я имел его сокровища, я употребил бы их иначе. Всякий день я проводил бы роскошно и весело. Мои друзья обедали бы у меня в больших комнатах дома, и ликование и смех наполняли бы эти печальные залы.
— Да, — подхватил другой, — это было бы не так плохо, но много друзей расточат состояние, будь оно даже так велико, как у султана, да благословит его Пророк! А если бы я так сидел вечером под пальмами на этом прекрасном месте, то рабы у меня там пели бы и играли, пришли бы мои танцоры, танцевали бы, прыгали и представляли бы разные чудесные вещи. При этом я очень важно курил бы кальян, приказал бы подать мне дорогой шербет и наслаждался бы всем этим, как повелитель Багдада.
— Шейх, — сказал третий из этих молодых людей, который был писателем, — шейх, говорят, учёный и мудрый человек; и действительно, его поучения о Коране свидетельствуют о начитанности во всех поэтах и писателях мудрости. Но так ли, как это подобает разумному человеку, устроена и его жизнь? Там стоит раб с полной рукой свёртков. Я отдал бы своё праздничное платье за то, чтобы прочесть только один из них, потому что это, наверно, редкие вещи. А он! Он сидит, курит и не обращает внимания на книги. Если бы я был шейхом Али Бану, слуга читал бы мне, пока не задохнулся бы или пока не наступила бы ночь. И даже тогда он ещё читал бы мне, пока я не заснул бы.
— А! Хорошо вы знаете, как устроить себе прекрасную жизнь, — засмеялся четвёртый. — Есть и пить, петь и танцевать, читать изречения и слушать стихи жалких поэтов! Нет, я поступил бы совсем иначе! У шейха великолепнейшие лошади и верблюды и пропасть денег. На его месте я поехал бы, поехал бы на край света, и даже к москвитянам, даже к франкам. Ни одна дорога не была бы для меня слишком длинной, чтобы видеть великолепие света. Так я поступил бы, если бы был вот тем человеком!
— Молодость — прекрасное время и возраст, когда бываешь весел, — сказал старик невзрачного вида, стоявший около них и слышавший их речи. — Но позвольте мне сказать, что молодость также глупа и иногда болтает вздор, не зная, что делает.
— Что вы хотите сказать этим, старик? — удивлённо спросили молодые люди. — Вы подразумеваете при этом нас? Какое вам дело, что мы порицаем образ жизни шейха?
— Если кто знает что-либо лучше другого, то пусть он по возможности исправит его ошибку — так хочет Пророк! — возразил старик. — Правда, шейх благословлён сокровищами и имеет всё, чего желает сердце, но у него есть причина быть угрюмым и печальным. Вы думаете, он всегда был таким? Нет, я видел его ещё пятнадцать лет тому назад, когда он был бодрым и живым, как газель, жил весело и наслаждался своей жизнью. Тогда у него был сын, радость его дней, прекрасный и образованный, и кто видел его и слышал его разговор, должен был завидовать шейху в этом сокровище, потому что ему было только десять лет, и однако он был уже так учён, как другой едва в восемнадцать.
— И он у него умер? Бедный шейх! — воскликнул молодой писатель.
— Для шейха было бы утешением знать, что его сын отошёл в жилища Пророка, где ему жилось бы лучше, чем здесь в Александрии. Но то, что ему пришлось испытать, гораздо хуже. То было время, когда франки, как голодные волки, пришли в нашу страну и стали воевать с нами[30]. Они одолели Александрию, отсюда пошли всё дальше и дальше и начали войну с мамелюками. Шейх был умным человеком и умел хорошо ладить с ними. Но потому ли что они зарились на его сокровища, или потому что он помогал своим единоверным братьям — я не знаю этого точно — словом, однажды они пришли в его дом и стали обвинять его, что он тайно помогает мамелюкам оружием, лошадьми и съестными припасами. Он мог как угодно доказывать свою невиновность — ничто не помогло, потому что франки грубый, жестокосердный народ, когда дело идёт о вымогательстве денег. Поэтому они взяли заложником в свой лагерь его молодого сына, которого звали Кайрам. Шейх предлагал им за него много денег, но они хотели заставить его предложить ещё больше и не отпускали сына. Вдруг от их паши, или кто он был, им пришёл приказ садиться на корабли. Никто в Александрии не знал об этом ни слова, и вдруг они очутились в открытом море, а маленького Кайрама, сына Али Бану, они, вероятно, утащили с собой, потому что о нем никогда уже больше ничего не слыхали.
— О, бедный человек! Как жестоко поразил его Аллах! — единодушно воскликнули молодые люди и с состраданием посмотрели на шейха, который печально и одиноко сидел под пальмами, окружённый великолепием.
— Его жена, которую он очень любил, умерла у него от горя по сыну. А сам он купил себе корабль, снарядил его и склонил франкского врача, который живёт там внизу, у колодца, ехать с ним во Франкистан[31] разыскивать пропавшего сына. Они сели на корабль, долгое время были в море и наконец приехали в страну тех гяуров[32], тех неверных, которые были в Александрии. Но там, говорят, как раз в это время происходили ужасные события. Они убили своего султана, паши, богатые и бедные отрубали друг другу головы, и в стране не было никакого порядка. Напрасно они в каждом городе
