все подтвердит.
Ребята захихикали. Недолго думая я вцепился в своего обидчика и стал стаскивать его с парты.
— Как ты смеешь?! — истошно заорал он и грохнулся на пол.
— Вот тебе еще, еще! — кричал я, входя в раж и давая ему пощечину за пощечиной.
Мальчишка развернулся и ударил меня кулаком в живот, а я в ответ ахнул его ключом по затылку. Он заревел и выбежал из класса.
Вошел директор. Лицо его было то бледно-зеленым, то почти синим. Он взял меня за ухо и, не говоря ни слова, потащил по коридору. Школьники толпой шли за нами.
— Вон из моей школы! — рявкнул он уже в дверях. — Злодей!
И тут он дал мне такого пинка, что я упал. Когда я поднялся, рядом со мной стоял Вита.
— А еще хотел учиться, — сказал он. — Вот тебе и учение! Директор послал служителя за отцом.
— Ты ступай домой, а я приду после. Или лучше завтра.
— А где ты будешь спать? — забеспокоился Вита.
— У Пишты.
— На колокольне?
— Да. Это лучше, чем порка.
Отец сек меня очень редко, однако я чувствовал, что на сей раз буду бит.
Пишта с сочувствием отнесся к моей беде и всячески старался меня утешить, но я был в таком отчаянии, что никак не мог остановить душившие меня слезы. «Боже правый, — думал я, — неужели это должно было случиться в первый же день!» Целых два года мечтал я о школе. Свет надежды озарял мне путь во время наших долгих скитаний… И вот… Горе мое не знало границ.
Рано утром за мной пришел Вита.
— Ох и лютовал отец! — сообщил он. — Но теперь успокоился. А ведь знаешь, нас с тобой обоих выгнали из школы!
— А тебя за что? — удивился я.
— За то, что этот щербатый и кривоногий идиот — сын депутата, господина Каначки!
— Так ты разделал сына Каначки! — воскликнул Пишта и, чмокнув меня в щетку, весело запрыгал. — Молодец! Молодец! Éljen Драган! Éljen![5]
Не расспросив Пишту о причинах его столь бурной радости, я со всех ног помчался домой. Родители мои пребывали в глубокой печали: мать плакала, отец стоял у окна и смотрел в огород.
— Ну? — сказал он и повернулся ко мне: — Выкладывай-ка, что у тебя стряслось?
Я рассказал все без утайки. Отец слушал меня с печальным и задумчивым видом. Наконец он улыбнулся.
— Ладно, — вымолвил он, — после драки кулаками не машут. Скажи-ка, откуда у тебя взялся ключ?
Я и по сей день не знаю, каким образом ключ оказался у меня в руке. Наверное, он лежал на парте.
— Здорово ты его треснул, — сказал отец. — Знаешь ли ты, несчастный, что уж наверняка сам король извещен по прямому проводу о твоей проделке? И дивизионный генерал Алаупович! И «Союз сербских дам»!
Помолчав немного, он подошел ко мне и ласково провел рукой по моим волосам. Я зарыдал.
— Уверяю тебя, сынок, — робко начал он — плевать мне на всю эту королевско-генеральскую свору. Я рад, что ты отколошматил маленького негодяя. По совести говоря, я бы на твоем месте поступил точно так же!
РАЗЛУКА
Много прошло времени, пока в памяти у меня померкла история с сыном господина Каначки. Вита сравнительно легко перенес изгнание из школы и уже на другой день беззаботно играл и с Пиштой и Лазарем во дворе под сенью большого мраморного памятника. Я же предавался самому безысходному отчаянию, сторонился людей и плакал украдкой. Отец, видя, в каком я состоянии, не бередил моей раны, оставляя меня наедине с моим горем. Однако время шло, я постепенно забывал о нем и месяца через два почувствовал себя словно выздоровевшим.
— Сынок, нам с тобой нужно поговорить, — сказал мне однажды отец. — Сам видишь, как обстоят дела: моего жалованья едва хватает на еду. Сразу по приезде мы продали Лебедя, недавно простились с Соколом. И телеги у нас больше нет, нашей доброй, крепкой телеги, много лет заменявшей нам крышу над головой. Все, что можно, мы уже проели. Спасибо всевышнему, животы ваши способны переваривать даже камни! Ты понимаешь, к чему я клоню?
— Мне пора работать? — сказал я.
— На базаре всегда можно найти какую-нибудь мелкую работенку. Возьми с собой Виту. Кому подвезти груши, кому перец, кому арбузы, дыни… Вдвоем вы могли бы немного заработать.
Наутро мы с Витой, вооружившись тачкой, отправились на базар. Но никакой работы для нас не нашлось, и около полудня, когда рынок опустел, мы уныло побрели домой. От грустных дум отвлек нас звонкий голос Пишты.
— Работу мы вам мигом найдем! — весело воскликнул он, узнав про нашу беду. — Со мной не пропадете. Суботицу я знаю как свои пять пальцев! Айда за мной!
Пишта привел нас на большой склад под вывеской: «Литман и К°». Он шепнул что-то какому-то человеку, и тот сразу же поручил нам выносить со склада пустые картонки. Мы проработали больше двух часов и, к великой нашей радости, получили десять динаров.
С того дня мы часто работали втроем. Мы работали всюду, где только находилось для нас какое-нибудь дело. Мы делали все, что можно делать руками и ногами! Да, да, ногами, и, должен признаться, ногами мы работали гораздо чаще, чем руками. Приходим мы как-то в булочную Андры Дуклянского за хлебом, а дядюшка Андра и говорит:
— Хотите у меня поработать?
— Не откажемся, — отвечаю я, — если хорошо заплатите…
В тот же вечер началась наша работа в пекарне. Дядюшка Андра велел нам как следует вымыть ноги и прыгать в больших каменных корытах, в которых была мука с водой. Мы прыгали как одержимые, приправляя свою работу визгом, смехом, пением.
— Ах, — вздохнул дядюшка Андра, — как я скакал по тесту в молодые годы!
Однако мы недолго работали у дядюшки Андры втроем. Вскоре к нему определился и Рыжий кот. Теперь это был огромный котище, очень похожий на свою мать Анну-Марию-Розалию, с огненно-рыжей шерстью и длинными белыми усами, придававшими ему вид царственный и холодный. И нрав его очень изменился: чужим он не позволял даже прикоснуться к себе а на соседских кошек глядел свысока, правда временами снисходя до того, чтобы поколотить их или больно царапнуть. Собак он совсем не боялся, напротив, он наскакивал на них с такой непостижимой отвагой, словно был не котом, а львом или тигром. К тому же он превосходно ловил мышей. В пекарне от них никакого спасу не было — вот и пришлось дядюшке Андре взять на службу нашего Рыжика.
Постой, чуть не забыл сказать тебе: как-то
