пепла в зубной пасте. Проснется на теплой влажной простыне и на мгновенье почувствует запах едкого дыма, подумает: в глаза будто насыпали песка.
Я бы пожелала ей не проснуться. Я бы сделала ей хрустальный гроб, словно мертвой царевне, и разбудила бы ее поцелуем, когда все закончится. Я бы ее утешила – вот мертвая вода, вот живая, вот тебе моя песня, – а сама уснула бы навсегда. Но я не в русской сказке, а своих я вспомнить не могу.
2
И я говорила с ней.
Осенью – экран телефона и дрожь в руках. Экран зажигается, и в животе затягивается тесный узел, веревка перехватывает горло, перехватывает кровь, сами твои вены – веревки, держат тебя связанной, и это единственная возможность сделать первый вдох.
«Пока мы спали, война началась». Не верь. Войны не бывает.
Осень – горящий экран и тугой ком в ледяном теле. Видео обстрела, это сегодня, дети в подвале празднуют день рождения, попробуй выпить глоток воды. МИД заявляет, ложные данные, СРОЧНО НУЖНА КРОВЬ, провели телефонный разговор, боевики, список потерь. Москва призывает прекратить огонь, а не в Москве призывают защищать родину. Во сне ты обернешься богиней огня.
Утро – горящий экран, Times пишет о наемниках, Guardian пишет о наемниках, мальчик с известной фотографии погибает, ты знала его дядю. Совбез ООН призывает прекратить огонь, ММКФ снимает фильм с конкурса, чтобы «не разжигать межнациональную рознь», тебе говорят: «Будьте стойкими и ничего не бойтесь», Reuters пишет о наемниках.
Попробуй сделать глоток воздуха. Боевики вошли в твой дом, попробуй сделать глоток воды. Попробуй выйти из дома, спустись в метро, не бойся резких звуков, попробуй поработать, боевики вошли в твой дом, попробуй не думать об этом.
Я пробую не думать об этом. Я не думаю, я еду в метро, я работаю, я встречаюсь с друзьями. «А можешь объяснить, что именно у вас происходит?», «Было бы здорово ненавидеть правительство и не ненавидеть обычных людей», «Мне не нравится слово “враг”».
В Тихом океане случилась экологическая катастрофа, в результате которой погибли морские животные, – и мои друзья написали об этом в своих профилях.
Попробуй считать про себя: раз, два, три, сорок два, семь вертолетов, один самолет, семьсот девяносто военнослужащих, сто тридцать семь танков, сорок два беспилотника, раз, два истребителя F‐16, компоненты пятого поколения, раз, два. Выключи музыку. Попробуй вслушаться в звуки вокруг. Гулкий режущий ритм метро, парень в шуршащей куртке стоит рядом и почти касается твоего рукава, мокрые ладони сжимают ручку от рюкзака, ногти упираются в мягкое. Can you hear the Holy Mountains. Выключи. Попробуй сделать глоток воздуха, попробуй считать про себя.
Утро – BBC пишет о сирийских боевиках, об этом громко промолчат по всем телеканалам. Ты прочитаешь слово и вспомнишь: сердце, язык, рука и меч. Вспомнишь и подумаешь: если это и правда так, как они говорят, то почему цена – твоя голова. Почему цена такая маленькая. Попробуй ничего не читать.
Попробуй прикрыть глаза – кассетные бомбы на видео как ненастоящие, словно в видеоигре или фильме. На слух взрывы похожи на салют. Попробуй не вздрагивать каждый раз, не бежать к окну, чтобы увидеть там рассекающие темноту снопы цветных искр.
Помни, фосфор – это не белые светящиеся столпы смерти. Фосфор нанесен на браслеты, на значки, на маленького скелетика в магазине в здании кинотеатра. Там темно, они горят в темноте молочно-зеленым, и это кажется тебе белой магией.
У меня больше нет темноты. Есть старик, окруженный толпой солдат, его бьют, и я открываю глаза. Старик исчезает, передо мной стеклянные двери вагона метро, и я могу сделать глоток воздуха. Иногда рассветы похожи на взрыв белого фосфора. Я просыпаюсь, и у меня отнимают мою темноту, думаю: в легкие будто насыпали песка. Глоток воздуха прорезает их, как если полоснуть острым по подвешенному мешку с песком, он рассыпается и тихо шипит.
Осень закончится, и это спасет тебя. Попробуй выдохнуть, не смотри видео с расстрелом, они пробили голову старику, не смотри на это, попробуй сделать глоток воды. Могли бы пробить голову и тебе, хотели бы пробить голову и тебе, но попробуй не думать об этом.
Я не думаю об этом, мне сказали, наемникам за мою голову заплатили бы сто долларов. Ходит слух, что столько стоит моя голова. Я думаю: если это война сердца, то почему моя голова стоит так дешево. Если это война языка, то почему меня кругом окутывает тишина.
Попробуй не слушать. Выключи музыку. Can you hear the.
3
Зачем женятся осенью. Дождь в свадебный день принесет удачу.
Священник прерывает песню, я поднимаю голову к куполу и вижу там дыру от снаряда. Такая же дыра была в чужом потолке, только нарисованная, а по телеканалу «Дождь» говорили, что настоящая. В нашем городе нет дыр от снарядов в потолке, но стоит любому из нас поднять голову, и мы видим их.
Купол этой церкви полностью цел. Я прикладываю руки к своей груди, она теплая, внутри нее дыра, такая же дыра – в куполе разрушенного храма.
Я не могу рассказать, как он называется. Я скажу «сурб» и почувствую, как грубо и неправильно это слово звучит по-русски. Я скажу «казанчецоц» и услышу ложное имя разрушенного храма. Я попробую объяснить, эта буква читается как «кх», но если это повторить, прозвучит совсем другой звук. Я скажу, что правильный звук рождается не у губ и не у неба, а ближе к гортани, что его можно прохрипеть. И сдамся.
Так наступает полуденный ужас октября. Первый ракетный удар создает руину, лепит ее, как из глины; пыль от разлетевшегося вдребезги камня на ощупь похожа на грубый песок. Второй ракетный удар превращает в руину чело- века.
Человек-руина поднимает застланные пеплом глаза и видит дыру в куполе собора. Я поднимаю глаза к потолку своей московской квартиры и вижу дыру в куполе собора.
Было поверье: снаряд не попадает дважды в одну воронку. Теперь мы знаем – попадает.
Они пробили голову тысячелетнему старику. Старику, которого я не знала.
Я не могу смотреть на голубей, потому что осенью они не станут лететь высоко.
Если прикрыть глаза теперь, то за ними – сплошная осень. Осень превращается в единый водоворот, рассыпается тысячей осколков, и я не могу сложить из них никакие слова. Я стараюсь не думать об этом. Осень раздробилась, и дни ее теперь перепутаны. Мальчик погибает не в начале войны, а ближе к концу, Чичерина поет на передовой, Прилепин ухмыляется в твиттере, Кац называет резню «взаимными погромами», журналисты попали под обстрел, «нельзя было не
