Норденшельда, безлюдную тундру Западного Таймыра, широкую многоводную Пясину. И словно мираж в пустыне, у подножия невысоких гор возникают перед нами кварталы многоэтажных каменных домов, дымящие заводские трубы. Карта уточняет: перед нами отнюдь не мираж. Город реально существующий, хоть и прозванный чудом Таймыра. Да, это Норильск.
Норильск — один из крупнейших в стране центров цветной металлургии, возник позднее Игарки, считается как бы ее «младшим братом». Но по масштабам и темпам развития, по благоустройству они несравнимы.
Если деревянную Игарку называют сибирским Архангельском, то Норильск по внешнему виду можно сравнить с Мурманском.
Правда, Мурманск стоит у незамерзающего залива, от его причалов круглый год открыта дорога в океан, а Норильск окружен горами, тундрой. Добрые полчаса летим мы над плоской равниной, прочерченной рельсовыми путями и мачтами электропередач, обгоняем поезда — грузовые и пассажирские. Это самая северная в мире железная дорога, связывающая Норильск с Дудинкой на Енисее, обязана своим рождением Северному морскому пути. По ледовым морям в трюмах и на палубах пароходов прибыли сюда рельсы, локомотивы, вагоны. И некогда безвестное село Дудинка — центр Таймырского национального округа — стало крупным морским портом.
И Дудинка, точно так же как вчера Игарка, послужила нам лишь кратковременной остановкой в пути на восток. Строго придерживаясь расписания, Козлов продолжал рейс. Мы летели над невзломанным льдом пролива Вилькицкого, соединяющего Карское море с морем Лаптевых, садились на широченных речных плёсах Хатанги и Индигирки, ходили долгими галсами над затянутыми облачной пеленой архипелагом Де-Лонга. Послушная пилоту машина то круто взбиралась на высоту, пробивая облачность, то мчалась бреющим над самыми торосами. Капли влаги ползли по стеклам кабин, мельчайшие кусочки льда, срываясь с плоскостей, барабанили по фюзеляжу. От непрерывного гула в ушах болела голова. На узкой койке было тесновато вдвоем (коек всего три, а нас, пассажиров и авиаторов, как-никак 16 человек). Но ко всему этому люди привыкли, притерпелись. Вместительная летающая лодка стала для нас крылатым домом. И конечно, такое событие, как день рождения «хозяина» — Матвея Ильича, обрадовало всех.
Итак, близился к концу последний маршрут, очередной 20-часовой галс, — от низовьев Колымы к Тихому океану. Мы заранее готовились к своему небольшому «семейному», так сказать, торжеству, предвкушая заслуженный отдых. Но до этого было еще далеко…
Мы пересекли 180-й меридиан и в западном полушарии обогнули с востока остров Врангеля. Козлов провел машину над торошенными льдами пролива Лонга, над темной громадой мыса Шмидта. На горизонте проступили зигзагом вершины Чукотского хребта, когда погода начала портиться. Сероватая дымка все плотнее затягивала и прибрежные скалы, и торосистые неровности морского льда. Остров Колючин нам удалось разглядеть лишь с трудом сквозь сгущавшийся туман. По расчету времени приближался Берингов пролив, когда из окон кабины нельзя было разглядеть концы крыльев. Густые испарения моря, свободного от льда, плотно окутывали все вокруг. И когда самолет лег курсом на юг, никто на борту его не взялся бы точно сказать: что под нами сейчас — обрывистый мыс Дежнева, низменная песчаная коса Уэлена или пролив, разделяющий Азию и Северную Америку.
Белая стрелка альтиметра бежала по черному циферблату назад, отсчитывая непрестанное уменьшение высоты. Стрелка задержалась на цифре 100, когда внизу сквозь поредевшую кисею проглянула темная вода. Тихоокеанский скалистый берег Чукотки едва угадывался справа узенькой полоской из-под тяжелой облачной шапки. «Вход в бухту закрыт» — такую радиограмму только что принял из Провидения хмурый, озабоченный Челышев. Пробежав глазами листок, Козлов покачал головой. Горючего в баках оставалось менее чем на час, а до Анадыря, следующего за бухтой Про., видения возможного пункта посадки, лететь предстояло часа полтора минимум.
Может быть, сесть на воду и рулить по волнам в поисках входа в бухту? Нет, и это невозможно. Поверхность Берингова моря рябила редкими плавучими льдинами. Садиться среди них можно только с риском пропороть днище гидросамолета.
На бреющем, едва не касаясь крыльями воды при поворотах, «Каталина» кружила над морем. Мы тщетно напрягали зрение, надеясь разглядеть узкий, стиснутый скалами вход в бухту Провидения. Туман сгущался и внизу — у поверхности воды.
Козлов набрал высоту более тысячи метров, но и там не пробил облачности. Начиналось обледенение. Порой казалось, что мы не летим, а висим в липкой киселеобразной массе. Сколько еще удастся так провисеть? Туман может простоять и сутки, а горючего у нас «всего ничего».
В эти мгновения я остро завидовал членам экипажа, занятым своими, привычными в полете делами. И от души сочувствовал ученым, которые, закончив работу над ледовыми картами, томились вынужденным бездельем. Люди по-разному скрывали волнение. Один, обычно куривший очень редко, теперь уничтожал папиросу за папиросой. Другой, всегда молчаливый, начал вдруг громко декламировать, потом запел. Третий яростно тасовал засаленную колоду карт, настойчиво предлагая соседям «перекинуться в дурачка». И все мы с тайной надеждой заглядывали в пилотскую, где высокая спинка кресла скрывала приземистую фигуру Козлова.
Вдруг гул моторов сменился приглушенным шипением и команда, поданная высоким гортанным голосом Штепенко, прозвучала особенно отчетливо:
— Не двигаться! Сидеть по местам!
Под крылом в неожиданном просвете между облаками глубоко, как на дне колодца, мелькнула полоска воды. Ловя мгновения, пока облака не сомкнутся вновь, Матвей Ильич круто, почти отвесно, снижался к воде между скалами, с которых тут и там рваными клочьями сползал туман.
Лодка коснулась поверхности воды, пробежала сотню-другую метров и мягко закачалась на волнах прибоя в соседней с Провидением бухте Ткачен.
Пробравшись через тесный жилой отсек, Козлов и Штепенко вышли в застекленный блистер размяться, покурить.
— Ну, Мотя, голубчик, по второму разу тебя со днем рождения, — выпалил штурман обычной своей скороговоркой и крепко поцеловал командира, — летать тебе, Мотя, теперь до ста лет…
Седина летчика Котова
Высокий голубоглазый с моложавым, юношески румяным лицом и курчавой седой шевелюрой… Таким остался в памяти друзей Илья Спиридонович Котов, Герой Советского Союза. Рано ушел он из жизни, не достигнув и пятидесятилетнего возраста. Но сколько налетал, сколько пережил в Арктике, сколько перевидал!..
Илья Спиридонович Котов
Мне посчастливилось близко знать Илью Спиридоновича, быть его спутником не раз, начиная с первой после войны воздушной экспедиции в высокие широты. Экспедиция эта, руководимая Александром Алексеевичем Кузнецовым, в Главсевморпути официально именовалась «Север-2», потому что была следующей по порядку после Первой Полюсной 1937 года.
Целых одиннадцать лет разделяли два географических предприятия. Это, естественно, сказывалось на организации, технике, масштабах работы. К тому времени — весне 1948
