их скоро нужно будет сменить.
— Меня разбудил шум, — просто говорю я, избегая встречаться с ним взглядом. — Наверное, это ты упал. Я пошла на кухню, и я… — Я прикусываю губу. — Я не знаю, — говорю я наконец, поднимая глаза, чтобы встретиться с ним взглядом. — Я видела, как ты истекал кровью, и я не могла позволить тебе умереть, поэтому сделала все возможное, чтобы остановить это, и притащила тебя сюда. Большего я объяснить не могу.
Глаза Александра на мгновение закрываются.
— Следовало бы…
— Ну, я этого не сделала, — твердо говорю я ему. — И я не из тех, кто оставляет начатое незаконченным, так что, думаю, я буду ухаживать за тобой до полного выздоровления, а потом мы поговорим о том, что будет дальше.
Он сдержан, и я думаю, что он, возможно, снова заснул. Я протягиваю руку, чтобы коснуться его лба, и вздрагиваю.
— Ты весь горишь.
Роясь в аптечке первой помощи, я нахожу немного ацетаминофена.
— Вот. — Я встаю и тянусь за стаканом свежей воды, который принесла с собой. — Тебе нужно взять это, а затем я попытаюсь очистить и обработать рану у тебя на плече. Она явно неправильно заживает.
Глаза Александра снова распахиваются.
— Не утруждай себя…
Я фыркаю, свирепо глядя на него.
— Нет, — говорю я ему категорически. — Ты не можешь этого делать. Ты заставлял меня работать, как гребаную Золушку, с того момента, как я проснулась в этом месте, требовал, чтобы я служила тебе, не давал мне вернуться домой, а потом попытался умереть и бросить меня здесь. Что ж, это не сработало. Поэтому, ты позволишь мне сделать все возможное, чтобы помочь тебе, и я не собираюсь спорить с тобой по этому поводу.
На мгновение мне кажется, что я вижу тень улыбки, мелькающую в уголках его губ. Он ничего не говорит, но позволяет мне положить таблетки ему на язык. Я осторожно завожу одну руку ему за голову, делая все возможное, чтобы приподнять его, чтобы он мог попить воды. Он не успевает много сделать, как начинает кашлять, и я позволяю ему упасть обратно на подушки. Я опускаю мочалку в другую миску с водой, которую принесла с собой для этой цели, осторожно похлопываю ею по его лбу и шее, пытаясь унять жар, и осматриваю рану на его плече.
Она выглядит плохо, красная с зеленоватым оттенком по краям.
— Давай посмотрим, что мы можем с этим сделать, — бормочу я себе под нос, находя в аптечке мазь с антибиотиком и перекись.
Когда я наношу перекись на рану, Александр издает стон боли и отстраняется от меня.
— Прости, — тихо говорю я, нанося на рану еще быстрее. — Если это станет хуже и проникнет тебе в кровь, я не смогу тебе помочь.
— Так-то лучше, — стонет он, отворачивая голову, но я игнорирую его. Еще через несколько минут я ее очищаю, намазываю тонким слоем мази и приклеиваю марлевый тампон.
Еще несколько минут уходит на то, чтобы промыть раны на запястьях и сменить повязки. К тому времени Александр снова в отключке. Я глубоко вздыхаю, когда заканчиваю, убираю вокруг него и оцениваю свою работу.
Это, безусловно, не работа медсестры, но я сделала все, что могла. Я снова вытираю его мочалкой, проверяя, упала ли у него температура. Затем я переползаю обратно на другую сторону кровати, беру одну из книг и устраиваюсь на вторую ночь рядом с Александром.
* * *
Утром у него повышается температура. Он не ел больше дня, и я боюсь, что того небольшого количества воды, которое мне удалось ему дать, недостаточно. Я думаю, что он умрет, разочарованная собой и им, когда беспомощно смотрю на его бледное лицо в лучах утреннего солнца. Я разочарована собой за то, что не могу лучше помочь ему, за то, что не знаю, что делать, и разочарована… нет, зла на него за то, что он вообще поставил меня в такое положение. За то, что заставил меня чувствовать ответственность за него, как за котенка, оставленного у меня на пороге, за которым больше некому позаботиться.
Как быстро мы поменялись ролями.
Я иду на кухню, чтобы оценить ситуацию с едой. И вот я здесь, в квартире миллиардера в центре Парижа, просматриваю холодильник, чтобы прикинуть, сколько дней мы сможем есть, как будто я вернулась домой в свою лондонскую квартиру или оказался на необитаемом острове. Если Александр в ближайшее время не придет в себя, мне придется обшарить его кабинет и спальню в поисках какой-нибудь мелочи, чтобы купить еды, а с последствиями разбираться позже.
Беглый поиск выдает что-то вроде костного бульона или запеканки, и я хватаюсь за это, вытаскиваю и достаю кастрюлю, чтобы разогреть. Суп помогает, когда ты болен, верно? Я должна придумать, как заставить его есть, но все, что содержит одновременно питательные вещества и жидкость, кажется очевидным решением. Пока он разогревается, я готовлю себе еще яиц и сосисок, и мои мысли возвращаются к Джорджи.
Как только Александр придет в себя, я собираюсь убедить его отпустить меня в качестве награды за помощь. Я не могу оставаться здесь дольше, чем необходимо. Я должна верить, что Джорджи зарабатывает на жизнь сам, что он не голодает и не бездомен. Тем не менее, мои мысли мечутся в дюжине разных направлений относительно того, что могло бы произойти, и ни одно из них не является хорошим.
— Он умный и выносливый, — бормочу я себе под нос, пока ем яичницу, рассуждая вслух, как будто это каким-то образом делает мои слова более убедительными. — С ним все будет в порядке. Он почти взрослый.
Это не меняет того факта, что я знаю, что должна быть там и заботиться о нем, как я обещала. Я просто надеюсь, что он не пытался найти бар Гарри и копаться дальше в том, что случилось со мной.
Покончив с завтраком, я наливаю немного бульона в миску вместе с еще одной кружкой воды и несу ее в спальню. Александр все еще спит, и я кладу руку ему на плечо, морщась от жара, который я чувствую на его коже.
— Я собираюсь помочь тебе, — бормочу я, гадая, слышит ли он меня. — И попытаюсь разбудить тебя, чтобы ты мог поесть. Ты должен поесть, или ты умрешь, и ты не собираешься так поступать со мной, ты слышишь? Ты не собираешься вешать это на меня.
Пока я говорю, я просовываю руку ему под плечи, медленно подталкивая его на стопку подушек. Я добавляю еще одну позади него и чувствую, как он шевелится, его глаза приоткрываются, когда он приходит в сознание.
— Что ты делаешь? — Выдавливает он пересохшими губами. Я бросаю на него свой самый суровый взгляд, который
